Протяжно гудя, на него несся бронепоезд, грохоча на стыках и выбрасывая в грозовое небо белесые клубы дыма. На бронепоезде были начертаны жуткие в своей нелепости слова: «Смерть мировому капиталу и его наймиту капитану Петрову!»
– Берегись! – заорал Петр Петрович и, ухватив за руку тетю Соню, плюхнулся на пол.
Но так как тетя Соня попыталась вывернуться при падении, получилось, что Петров в аккурат оказался верхом на ней. В этот момент в коридор вошла представительная комиссия, состоящая из членов городской администрации, ГорОНО и профсоюза завода «Припой». Каким ветром задуло ее сюда в столь неурочное время – это навеки останется полнейшей загадкой. Но как бы то ни было, в самый пикантный момент этой истории комиссия оказалась в нужном месте. Казалось бы, здесь и пришел конец карьеры Петра Петровича в качестве коменданта. Но не тут-то было. Мгновенно сообразив, что ему светит в случае, если комиссия превратно истолкует сию его невыгодную позу (впрочем, как она еще могла ее истолковать?), Петров громко, даже брызгая нарочно слюной, заорал:
– Вы что себе позволяете?! А? Немедленно прекратите ваши гнусные домогательства!
– Вы это чаво? – опешила тетя Соня, но тут и сама приметила солидный народ в коридоре.
Увы, в армиях она не служила и потому не имела той солдатской смекалки, которая помогает и щи из топора сварить, и заградотряд стороной обойти.
Тетя Соня лишь запричитала в голос, закрывши лицо руками, и тут же получила приказ явиться утром в бухгалтерию. Надо полагать, за расчетом. А Петр Петрович, как говорится, вышел из этой передряги победителем. Да и когда наша доблестная армия терпела поражения?
Единственное, чего не знал П П П, так это то, что с этого злосчастного вечера жизнь его круто переменится. Ох, круто.
Как оказался Серега в таинственном Гиблом бору, он так и не понял. Только что был в родной, до трещинки на стенах знакомой комнате общежития, и вот уже стоит посреди огромной избы, сложенной из почерневших, чуть ли не в сажень обхватом, бревен. Посреди горницы высился невероятных размеров стол, окруженный чурбаками, вдоль стен тянулись лавки-полати. Два маленьких оконца почти не пропускали света, да и не нужен он был – изба освещалась экраном громадного в полстены телевизора. Перед ним сидели два старца, при виде которых, Серега содрогнулся, хотя и не думал, что после сегодняшних приключений будет способен еще чему-то удивляться или пугаться…
Четыре лика того, что выглядел помоложе, кривила ехидная усмешка, восемь глаз грозно рассматривали появившихся. У второго же было три головы, совсем как у Змея Горыныча, гонявшего Серегу по улицам невесть где оставшегося Волопаевска.
А тут еще Бубенцов вспомнил вычитанное где-то: «Одной головой рыбу поедает, второй – скот всяческий, а третьей – людей».
– Не боись, – низким голосом пророкотал Троян, осматривая заробевшего гостя, – брехня это все. Третья голова у меня для птиц – ибо они суть обитатели воздушной ипостаси. Людишек же, вообще, не потребляю. Так разве… в воспитательных целях, – и он грозно воззрился на появившихся вместе с Серегой богов. – Доигрались, оболтусы! Радуетесь, что батяня в мысли погрузился, а старшего брата с вами нет, приглядеть некому?
Боги смолчали, лишь Перун явственно скрипнул зубами. Видно, уважение к старшинству хранилось здесь свято.
– Опять напортачили, – Троян махнул рукой в сторону экрана. – Это как же понимать? Твоя работа, Ярило?
На застывшей телекартинке виднелась тетя Соня с разинутым ртом и «оседлавший» ее Петров.
– Что еще за диво? – изумился Велес, появившийся в избе последним. – Раньше с испугу подобным не занимались. Ну, времена…
– Четвертый раз досматриваем, – криво усмехнулся Стрибог. – Тетку эту завтра к начальству вызывают. По вашей, между прочим, милости.
– Плохо, – сказал Возень. – Могу себе представить, что она наболтает.
– Жалко, – осмелился подать голос Бубенцов.
– Чего? – недоуменно воззрился на него всеми головами Троян.
– Да тетю Соню, – пояснил Серега. – Она вообще-то ничего. Вредная немного, но в общем – справедливая. И не жадная совсем, не то что этот… тройное П.
– Вот еще забота, – недовольно пробурчал Троян.
– Может, того… молнией шваркнуть, – неуверенно предложил Перун. – За пожаром об этакой-то мелочи все позабудут.
Серега дернулся, но вмешаться не успел.
– Эх, голова твоя серебряная, – усмехнулся Радогощ и слегка дернул Перуна за длинный золотой ус. – Не знаешь ты человеков нонешних. Да они чтоб за аморальщину кого прижучить – душу отдадут и на пожар не глянут. Вот так-то.
– Что-то я не пойму, из-за чего сыр-бор, – вмешался в разговор Ярило. – Ну влез мужик на бабу. И что с того? Покуда жизнь существует ни в первый и ни в последний раз то происходит.
– Так он же не для того на нее взобрался, – с усмешкой пояснил Стрибог. – Да еще ее и виноватит.
– Как не для того?! Ах, зараза! – взвился Ярило. – Чтоб его злокоманка скрутила! Чтоб его дрожуха[1] затрясла! Мало того, что урод, так еще и подлую душонку имеет!
– Уймись, – веско обронил Триглав, – коли хочешь, можешь им заняться, да только так, чтобы ни шепотка потом, ни шороха.
– А можно мне? – робко мяукнул Боюн. – Сделаю все в лучшем виде.
Троян переглянулся со Стрибогом, подумал и утвердительно кивнул одной из голов. Помолчали.
– Выпустили-то тебя давно? – смиренно спросил Велес у Трояна.
– Давно, недавно, – нахмурил брови Триглав. – Повезло еще. Изловили эти ироды настоящего кавказца – только тогда от меня отвязались.
– Где ж они в Волопаевске его откопали? – подивился Велес.
– Про то не ведаю, – пожал плечами Троян. – Кричал он, что всю жизнь в этом городе проживает, а они ответствовали, что и ответ ему держать теперь за все годы сразу.
– А и в самом деле, откуда в Волопаевске кавказцу взяться, тем более местному? – удивился Ярило. – Из-за баб все. Эти, скажу я вам, бабы хуже чем…
Грохнуло что-то и прямо из воздуха материализовалась… ага, она самая… женщина. Шваркнула Ярилу ладошкой по темечку, аж гул пошел по комнате.
– Что вы, матушка? – заныл бог любви. – Я ж не про вас, я ж вообще… так сказать, про род человеческий.
– А ты баб не трожь! – рявкнула гром-баба, седовласая, с большим картофельным носом и узловатыми, в мозолях руками. – Без нас и вас не было бы. Родил бы ты хоть раз, прочувствовал, может, тогда кочерыжку свою меньше в ход пускал.
Но тут она увидела Серегу и всплеснула руками:
– Батюшки! Тощий-то какой, бедняжечка. Ничего, мы тебя откормим, мы о тебе позаботимся.
– А вы, собственно кто? – окончательно решив ничему не удивляться, спросил Бубенцов.
– Я? Я, милок, Макошь – мать всего сущего, и этих вот остолопов тож.
– Ну, мамаша! – разом вздохнули боги, окромя, конечно Рода.
Тот, как сидел, так и остался сидеть каменным идолом. Разглядев, наконец, супруга, Макошь укоризненно покачала головой:
– И ты здесь! Связался на старости лет с детишками. Нет, чтоб повлиять на них. Мать день и ночь крутится, с ног уже сбилась, а помощи ни от кого не дождешься, – пожаловалась она почему-то Сереге. – Галактика МХ-112 вот-вот с Магеллановым облаком столкнется, а они прохлаждаются! Я что, по-вашему, одна должна за Вселенной приглядывать, надрываться? А? Ну уж дудки! Нечего было миры лепить, коль в небесной механике ни гу-гу. Вот и хаос отсюда вселенский, энтропия эта, стерва, нос везде сует, палки в колеса ставит. Одним словом – бардак, а не Мироздание.
– Матушка, опомнитесь, – встал на защиту отца Троян. – Мы уж давно небесами не заправляем. Все этот выскочка заграбастал со своим незаконнорожденным.
– Да? – ошалело уставилась на него Макошь. – Так на кой ляд я до сих пор туманности метлой
