заливает холодным дождем, и три девочки из Башкирии, увлекающиеся рисунками Леонардо, на практике, мокнут, мечтают поехать в Москву. Я хотел бы их снова повстречать в электричке и слушать с соседским терпеньем интонации: ниже и ниже, и пауза –и самая верхняя нота. Вдруг они прочитают? Что скажут? А теперь я пишу - и ухаживаю, пишу и ревную, бестолково подбиваю леса и дожди, разбегающиеся от Москвы, обнимающие Конаково.
9 июня 1984
***
Солнце слепит глаза, у старого мостаОтступает полынь, серый кирпич наступает,Муравьиные тропки скручиваются как бумагаНа огне. Сухо. Песок и стекла.Косит штриховка стены, а окна ввалились.Дом нежилой. В подвале - склад,наверху - контора.Птицы еще прилетают, но в чужие гнезда,Граффити стерлись, мел и уголь сравнялисьв цвете.Вот она, метка на память, процарапанный крестик:Детям выносят по четвертинке белого хлеба.Это Карибский кризис. Мы танцуем матросский танец.В клубе, в правой кулисе, огромный портрет Хрущева.Во сне я плакал, а утром - праздник речного флота,Трубы, цветные косицы сигнальных флагов,Крепдешин и сукно, намагниченные в складках,Рукавами разводят, солнце слепит глаза.
июль 1984
***
Июль на каменный оперся парапет, бьют каблуки солдатики, студенты, и улицы в дожде блестят, просвечивают, как реки. А зрелость ищет юности, и гибкости, и ветрености. Сестра моя сидит, ждет жениха. А малый фитилек отцовской плоти, который только мне и по глазам, в ней занимается. Какая быстрина внутри! - и понесет. Обыкновенно стыд спасает душу и ласка старших. А какая тайна открыта младшим — лучше и не знать. Не спрашивай, побереги себя.
15 июля 1984
***
Босоногие пляжи,Литва, по лодыжкистоящая в пене.Белесое море восходитнад нею, как небо,и шепчет на памятькошачью латынь Ширвидаса,на глазах прибывая.У мальчика плавки порвались,он ходит в рубашке.А девочка не причесанаи движется вместе с моремнавстречу. Я третий,но я понимаю русалочьи речи влюбленных подростков и в варварский темный язык смотрю как Набоков.
