Co страшным волнением он вернулся в свой родной город. И в тот же день он с отчаянием в сердце узнал, что Муза с ребенком и мужем только что недавно уехала в Киев, бросив свой дом и свои дела на произвол судьбы.
Это было понятно — революция, вероятно, не пощадила бы разбогатевшего дельца. И вот он поспешил уйти от народного гнева.
Тотчас вслед за ними Саша отправился в Киев, но там узнал, что они выехали из Киева как будто в Одессу, но, может быть, и в Ростов.
Саша хотел было поехать в Одессу, но узнал, что пути к Одессе отрезаны фронтом гражданской войны.
Тут молодой человек понял, что он потерял их следы. И, может быть, никогда больше ее не увидит. И он так заплакал, как будто ему было шесть лет. И бессчетно раз целуя ее карточку, он дал себе слово до конца своих дней любить свою милую Музу.
Он вернулся в Москву. И стал там жить.
И вот, давно уже отгремели выстрелы гражданской войны, новая жизнь победно шествовала по городам и селам.
Саша Ф. был инженером. И он служил в Москве. Он давно женился, и у него теперь было двое славных детишек, и он в скором времени ожидал еще третьего младенца.
Но в сердечных делах он остался верен своему чувству.
Ее карточка, как святыня, стояла на его письменном столе, и он, вспоминая дни своей юности, подолгу любовался милым обликом и, печально вздыхая, восклицал: «Ах, счастье с этой женщиной мне было так возможно».
Всю силу своего чувства он перенес в свою работу. Он стал весьма крупным, выдающимся инженером. И год назад он получил в приказе благодарность за полезную деятельность.
В прошлом году, летом, он немного заболел и решил полечиться. Его сорокалетнее сердце стало пошаливать, — начались разные боли, спазмы и так далее.
Его премировали двухмесячной путевкой в Кисловодск, и в августе он уехал туда с намерением заняться лечебными процедурами.
Кисловодск в этом смысле чудный курорт. Там нарзан делает чудеса — обновляет кровь и восстанавливает слабые нервы.
Два месяца подряд Саша принимал там нарзанные ванны и ходил в горы, укрепляя этим свое уставшее сердце.
Он там великолепно поправился и чувствовал себя молодым, способным на безрассудства. Но он там никого не встретил, кем бы мог увлечься. И теперь не без охоты покидал курорт.
В день отъезда он пошел в парк прощаться с любимыми местами. Он пришел в нарзанную галерею. Ему там подали стакан нарзана. И он стал с чувством его пить, поглядывая на гуляющую публику.
Вдруг рука у него дрогнула. Пальцы невольно разжались, и стакан с треском разбился, упав на каменный пол.
Перед ним в двух шагах стояла Муза Н. со своим мужем.
Она стояла около источника и тоже пила нарзан.
Сердце замерло у Саши, когда он еще раз взглянул на нее. Она была, пожалуй, по-прежнему красива и эффектна, но она очень пополнела.
Ах, где же, эта тоненькая, смуглая красавица! Слишком полный ее стан, двойной подбородок и более крупные формы придавали теперь Музе солидный, стареющий и немного обрюзгший вид. И только милые ее глаза, блестящие и яркие как звездочки, сияли по-прежнему, так же, пожалуй, молодо и оригинально.
Она взглянула на человека, уронившего стакан. И у нее в то же мгновенье замерло сердце. И бывает же такое совпадение чувств, — рука у нее тоже дрогнула, пальцы разжались, и стакан, упав на каменный пол, вдребезги разбился.
Рядом стоявший муж, стареющий и весьма полный кособокий человек, с инженерским значком на лацкане пиджака, с недоумением посмотрел, что случилось.
И вдруг, всплеснув руками, он воскликнул:
— Боже мой! Муза! Да ведь это Александр Семенович — наш дорогой друг из Винницы!
Саша Ф. подошел к ним, и они стали пожимать друг другу руки, расспрашивая, волнуясь и смеясь от нахлынувших воспоминаний двадцатилетней давности.
— Александр Семенович, — сказал муж, — куда же вы, голубчик, тогда бесследно исчезли?.. Ну, правда, я вас немного ревновал, но мы с Музой очень огорчились вашему отъезду.
Муза, улыбаясь, сказала:
— В самом деле, Саша, куда вы тогда делись?
Александр Семенович стоял растерянный, не зная, что сказать и что подумать.
Муж продолжал, улыбаясь:
— Да, я помню, много вы хлопот доставили нам своим отъездом. Помню, Муза три месяца меня пилила, зачем я так резко отказал вам от дома… Поверите ли, дело прошлое, но Муза плакала, и мы с ней заходили к вашей маме — расспрашивали ее о вас… Что с вами тогда стряслось?
Муза, улыбаясь, сказала:
— Это было, правда, нехорошо, Саша, что вы, не попрощавшись, уехали… Хоть бы написали письмо.
Саша растерянно бормотал:
— Боже мой… Как же так… Я писал… я не знаю… я думал, что…
Муж, громко смеясь, сказал:
— Да, черт возьми, я ревновал вас. Но теперь, Александр Семенович, я бы вам и сам сказал: поухаживайте, милый друг, за моей женкой.
Они втроем стали смеяться, иронизируя над своей полнотой, седеющими волосами и поблекшими чувствами. Вдруг муж сказал:
— Друзья, постойте минутку — пришли центральные газеты, и я боюсь прозевать…
Они остались вдвоем. Она сказала, улыбнувшись:
— Да, Саша, это было нехорошо с вашей стороны…
Саша, волнуясь и не понимая, сказал:
— Но ведь я думал, что муж все узнал… Я не хотел вам доставлять лишних страданий… Поверьте, я вас так любил…
Она вдруг сердечно и от души рассмеялась. Она так засмеялась, что он не знал, что подумать.
— Что вы смеетесь? — грубо спросил он.
Она сквозь смех еле могла сказать:
— Слушайте… Ведь тогда… помните… ну, в тот день, когда вы были у меня… Ведь это был не муж…
— Как не муж?! — спросил Саша, ужасаясь.
— Ну да, — сказала она, смеясь, — это была телеграмма. Муж прислал мне телеграмму, что он задержался.
— Но ваша дочка…
— Девочка ошиблась… Она на каждый звонок кричала: папа приехал… Я, как сумасшедшая, кричала вам из окна, чтоб вы вернулись… Но вы… соскочили со своего дерева… и сразу исчезли…
Она, сдерживаясь и кусая губы, смеялась. Ее подбородок дрожал, и плечи тряслись от хохота.
— Но как же так? — бормотал он. — Я думал… Фуражка, воротничок, которые я оставил…
Она, было перестав смеяться, снова захохотала так, что он подумал, что с ней истерика. Она сквозь смех еле могла сказать:
— Как же вы, Саша, уехали в Москву-то… без фуражки? Вы бы хоть зашли за фуражкой…
Он, сам не зная, что говорит, сказал:
— А куда же вы дели мой воротничок и фуражку?
— Ну, не помню, голубчик, — сказала она, — кажется, спрятала и сохранила на память.
Он хотел выдавить на своем лице улыбку, но не мог и стоял, смертельно бледный, дрожа от
