гостей с легкой улыбкой на алых губах.
— Мария говорит, что ужин готов. Давайте перейдем в sala [18] .
Ужин, очень официальный, длился долго. Вскоре после того, как подали третье блюдо, у Канди разболелась голова, и она сильнее, чем прежде, пожелала, чтобы ей позволили вызвать такси, тихо уехать к синьорине Марчетти и сразу же лечь в постель. Джон Райленд сидел по правую руку от графини, они явно были поглощены друг другом… или скорее Джон был поглощен, а красавица итальянка очень сильно им увлечена. Ее сын, Микеле, выполнял обязанности хозяина с хорошо вышколенной учтивостью, имеющей лишь один недостаток — слегка замаскированное полное равнодушие, с которым он, казалось, смотрит на всех и на все. Но мать и дочь, посаженные по обе стороны от него, явно находили графа очаровательным. Вне всякого сомнения, старшая из них лелеяла некоторые надежды в отношении него и своей дочери. Хотя Канди не понимала, на чем базируются эти ее надежды. Будь она на месте итальянской девушки, вежливая рассеянность Микеле показалась бы ей, по крайней мере, смущающей.
Ужин тянулся медленно, шотландская куропатка уступила место утомительно-длинной процессии из тортов со сливками, фруктов и сыров. Канди поймала себя на том, что она все больше и больше размышляет о японке. Большинство из присутствующих, решила она, тоже размышляют об этом. Странно, что неприятный инцидент не произвел никакого эффекта на Джона…
Японка, вероятнее всего, ревновала к тому вниманию, которое ее муж оказывал красавице Анне, и все, что она говорила и делала, предполагало, что его внимание было более серьезным, чем просто мимолетный флирт. Правда, сама графиня казалась совершенно равнодушной к ним обоим, и, очевидно, этот мужчина не находился в очень близких отношениях с хозяйкой дома. Но что-то здесь явно было не так… Неужели Джон не чувствует даже легкого приступа любопытства или обиды? С удивлением обнаружив, что теперь она может беспристрастно анализировать его чувства, Канди взглянула на Джона. Он с улыбкой, которую она никогда прежде не видела на его лице, пристально смотрел в прекрасные черные глаза, находящиеся так близко от его собственных, что был сейчас очень похож на объект гипнотического эксперимента.
— Вы очень молчаливы, синьорина.
Это сказал итальянец, который так успешно разрядил взрывоопасную ситуацию в гостиной, и Канди с улыбкой повернулась к нему. Хотя они и сидели бок о бок, до сих пор ни один из них не произнес ни слова. У девушки даже возникла твердая уверенность, что он, как и она, и граф, не в настроении говорить. Но теперь, поняла Канди, настало время и ей сделать усилие над собой.
— Я размышляла о том, какая это прекрасная комната. — Частично это была правда — отделанная мрамором столовая графини на самом деле была невероятно красива.
— Вам понравился дом?
— Да, очень.
— Тогда вам нужно посмотреть палаццо Лукка. Это одна из ярчайших драгоценностей Ренессанса. — Он взглянул через стол на Микеле. — К сожалению, оно теперь принадлежит моему племяннику… — Вот, значит, как… Канди поняла, что они родственники, но не думала, что он приходится графу дядей. — Микеле молод, не женат и пользуется всего лишь его уголком, так что все остальные помещения, к сожалению, закрыты. Скажите, синьорина, вы не думаете, что мой племянник должен жениться?
По какой-то причине вопрос смутил Канди.
— Ну да, конечно… Полагаю, его холостячество не продлится слишком долго…
— Нет? — перебил он и бросил взгляд на девушку в бледно-голубом платье, чьи похожие на терновые ягоды глаза не отрывались от лица Микеле, как будто вся ее жизнь зависела от того, чтобы не пропустить дрожь его ресниц. Канди машинально взглянула в том же направлении. — Вот эта, вы думаете? Что ж, ее отец — миланский промышленник, у которого больше денег, чем ее мать может потратить за всю свою жизнь, и у нее прекрасное образование.
— Ну… — вновь протянула Канди, а ее собеседник рассмеялся и поднял бокал, чтобы полюбоваться его мерцающим темно-красным содержимым.
— Не слушайте меня, мисс Уэллс, я слишком много сегодня выпил. Но прежде чем уйду домой, я должен выпить еще больше… гораздо больше. Я… как бы это сказать?.. Паршивая овца в семействе ди Лукка.
Канди повернулась и с интересом посмотрела на него. Насколько она помнила, ей еще никогда не доводилось встречаться с «паршивой овцой», и она не имела возможности судить, прав ли он, но если бы ее спросили, то сказала бы, что этот стареющий благожелательный итальянец не выглядит типичным образцом подобного явления.
— Я не думаю, что вы такой, — заметила она и улыбнулась.
— Спасибо, моя дорогая. — Он отставил свой бокал и похлопал по ее руке, лежащей на столе. — А вы, без сомнения, принцесса из волшебной сказки… Освежающее дополнение к утомительному кругу друзей моей невестки.
Итальянец отвернулся, и Канди увидела, что он пристально уставился на Джона Райленда, будто считая, что некоторые из последних дополнений оказались менее ценными.
После ужина все вновь вернулись в роскошное зеленое salotto. Джон продолжал полностью монополизировать хозяйку, а тандем мать и дочь — заниматься графом. Марко ди Лукка исчез, и Канди осталась совсем одна. Она прошла к высокому окну и осторожно раздвинула портьеры. Снаружи стояла яркая, звездная ночь, легкий ветерок слегка покачивал шелестящие листья пальм и темные верхушки кипарисов. Было красиво и романтично, и ей почему-то захотелось заплакать. Позади, в комнате, она могла слышать голос Джона, говорившего с графиней… за весь вечер он едва обмолвился с Канди словом, и одиночество, которое, как ей думалось, она сможет забыть, погрузившись в свою новую работу и амбиции, вновь нахлынуло на нее, затопляя душу страданием, проникая потоком во все ее существо, усиливая уныние, истощая силы и лишая энергии, необходимой, чтобы справиться с этой жизнью. Крупные слезы пробили себе путь из-под век и тихо устремились по щекам, и, вопреки чувству полной изоляции и одиночества, Канди была почти парализована ужасом, хотя ей и в голову не приходило, что кто-то захочет вдруг посмотреть, что она делает. Но неожиданно голос у нее за спиной окликнул ее по имени, и сердце девушки подпрыгнуло прямо к горлу.
— Кандида!
В первый раз Микеле назвал ее по имени, и, несмотря на ужас момента, ей понравилось, как он его произнес. Но в следующее мгновение она почувствовала только горький стыд и смущение.
— Я не знала, что вы тут, — глупо заметила она.
— Вы хотите, чтобы я ушел?
— Н-нет… Конечно, нет. — Она не смотрела на него и надеялась, что, возможно, он не заметит ее влажных щек. Но в следующий же момент эта надежда разбилась вдребезги.
— Вы не можете плакать здесь, — тихо произнес он. — Некоторые, конечно, могут и делают это, — неприязненные нотки появились в его голосе, — но, думаю, вы предпочли бы поплакать в другом месте. Пойдемте, я покажу вам музыкальный зал моей мамы.
Смиренно, как дитя, Канди позволила графу вывести себя из гостиной. Вряд ли кто-то даже заметил их уход. Микеле провел ее по широкому, застеленному ковром и залитому мягким светом коридору, ведущему в глубь дома, затем они свернули в другой и вскоре оказались перед двойными дверями из мерцающего красного дерева. За ними Канди встретило теплое спокойствие, практически заставившее ее замереть на месте и судорожно вздохнуть, как будто что-то жизненно важное внутри нее сразу же расслабилось.
— Хотите, чтобы я оставил вас здесь? — Голос графа звучал нежно и одновременно сухо.
Канди медленно покачала головой и повернулась взглянуть на него, ни в малейшей степени теперь не заботясь о своих все еще мокрых щеках и потекшем макияже. Она даже сумела слабо улыбнуться:
— Я не собираюсь больше плакать. Но спасибо, что вы увели меня от… от всех. В этой комнате я чувствую себя гораздо лучше. У нее прекрасная аура. Но, думаю, не лучше уйти… если вы не возражаете. Если можно, вызовите мне такси и… и попрощайтесь за меня с вашей мамой, хорошо?
Граф посмотрел ей в лицо со спокойным любопытством и затем слегка дотронулся до ее плеча:
— Я не стану удерживать вас здесь, если вы предпочитаете уйти, но я думал… Возможно, вы
