кто-то в параллельном классе.
Но я не знала, как подойти к Наташке и начать с ней дружить. А Аминат подходила ко мне сама. Поэтому я дружила с ней.
Получалось, что я смотрела одни и те же фильмы по два раза. Но каждый раз было интересно. Тогда делали много фильмов про учеников, про целые классы, которые учились в огромных новых школах с бассейнами. И те киношные классы вечно лихорадило. Кто-то строил против кого-то козни и совершал подлые поступки, зато кто-то красивый и спортивный выводил негодяя-соученика на чистую воду.
При этом и плохие, и хорошие герои были бойкими на язычок и скорыми на неожиданные смелые поступки. Они точно соревновались, кто больше чего выдумает. Наш класс против их классов казался стоячей водой против бурного моря.
— Где они находят таких подростков? — недоумевала Аминат.
Я отвечала неуверенно:
— Может быть, в Москве?
Все знали: после школы я поеду учиться в Москву. Процесс учёбы рисовался мне довольно смутно — я видела в своих мечтах широкие, шумные улицы, на которых вовсю гремела музыка. Видела девчонок, новых своих подруг, похожих на Наташку. Видела парней — высоких, остроумных. Где-то же такие есть?
Впрочем, ближе к выпускному стало казаться, что и наши мальчишки вот-вот дотянутся до тех, киношных. Не все, конечно. Петрову до них как было, так и оставалось далеко, сколько бы он ни тужился. Да он к тому же часто и забывал, что надо тянуться за другими, он и на подначки не всегда пытался отвечать хоть что-нибудь.
Позже, во время экзаменов, он заходил за своей мамой и дожидался её, стоя в нашем коридоре у двери — молча, как тень. Нет, чтобы пройти в мою комнату, и там мы стали бы говорить о будущем, которое ждёт нас, выпускников, о том, как важно найти своё призвание, которому ты посвятишь всю свою жизнь. В каком-то фильме девочка стояла у окна, а парень за её спиной горячо об этом говорил.
У девочки на лице блуждала счастливая улыбка — и оттого, что перед ней раскрывалось восхитительное будущее, и оттого, что парень, того и жди, сзади подойдёт, обнимет…
Тьфу, кто обнимет, наш Петров? Маленький, точно совсем не выпускник. Кто бы ещё из наших мальчиков стал заходить за своей мамой?
Жили они в соседнем доме, только Петров и мама. И наверно Петрову было скучно, прогулявшись, возвращаться в пустой дом. А может, он боялся там сидеть один.
Мама Петрова ласково кивала ему:
— Сейчас, сыночек. Мы с тётей Наташей только обсудим, какие будем заказывать вам отбивные…
Мама Петрова — повар. Поэтому она приходит к нам чуть ли не каждый день, и они что-то обсуждают с моей мамой. Ведь моя мама — председатель родительского комитета. Она говорит — когда её избрали, она не представляла даже, что взвалила на себя.
Когда я училась, было трудно купить мясо, или конфеты, или апельсины. Апельсинов у нас вообще не продавали, конфеты в магазинах были — только сахарные подушечки, они слипались в один большой- большой комок, и продавщица отрезала от него куски ножом. А мясо отпускали по талонам.
Если в посёлок завозили мясо, люди со всех сторон сбегались к магазину. Очередь сама собой укладывалась в ломаную линию, заполняя всю площадь меж прилавков. Хозяйки спешили отовариться — так это называлось. Малышня носилась под ногами у взрослых, среди этих петель, которыми вилась очередь. Школьники, которых родители посылали постоять, так стоя и читали учебники, не забывая между тем переступать ногами, и так, вместе со всеми, потихоньку двигались к прилавку. Впереди взрослые спорили о коровьих или свиных костях. Кто отоварился уже, тому казалось, что костей досталось много, а те, кто ждал ещё, стыдили его:
— Совесть имей, к мясу и кости полагаются!
Словом, подготовить выпускной вечер с угощением было нелегко! Сейчас такие вечера обычно устраивают в кафе, но у нас это и никому и в голову не приходило. Да и кафе в посёлке было тесное и душное. Под потолком клубился пар, в нём вечно были перемешаны запахи селёдки и компота, а пуще всего лаврового листа, которым приправлялись чуть ли не все блюда. Пять-шесть столиков теснились вдоль окон, к ним стульев не хватало, и наш класс вместе со всеми учителями и родителями в кафе бы ни за что не поместился.
Словом, со школой прощались прямо в школе. И здесь не обойтись было без особенных людей. Особенными же были те, кто «знал ходы», как говорила моя мама.
А мама Петрова как раз таким человеком и была!
Эта тихая, светлая женщина знала тайные ходы, по которым в нашу школьную столовую в день выпускного предстояло прийти и отбивным, и шоколаду, и даже апельсинам.
Мама Петрова называла моей маме чьи-то имена-отчества, какие-то денежные суммы — мне ли было вникать! Само собой, после экзаменов всех ждёт роскошный выпускной вечер, как награда за долгие труды. Тогда я, наконец, смогу выкинуть из головы все эти формулы. «Скорей бы уже стало не надо учить химию», — так думаю я. А взрослые, видно, думают: «Скорей бы закончился тот ужин, на который мы собрали деньги!»
Им боязно: вдруг да кто скажет, что на эти деньги стол можно было накрыть и пощедрее? Хочется, чтобы скорее всё осталось позади…
— Дожить бы до выпускного, — говорит моя мама Петровой.
Та спешно ей кивает. Да, мол, дожить бы.
Я на неё с дивана гляжу снизу вверх. Её лицо в морщинах. Карие глазки сидят в них глубоко, поблёскивают. Взгляд из глубины — таков, что хочется к ней потянуться, обнять за шею…
Разве так делают? Конечно, нет. И я говорю ей вежливо, как взрослая:
— Да уж, дожить бы нам до выпускного!
В день экзамена я плохо понимаю происходящее. Затылок, и уши, и щёки зудят, точно по ним бегают сотни маленьких мурашей. Ладони покраснели и чешутся — это у меня аллергия на какие-то заученные химические вещества, точно я перетрогала каждое из них. Вот так и перетрогала: лап-лап. Кто же к ним прикасается? Видно, они и отравили меня.
Ноги ступают как-то странно, коленок я не чувствую. И в школе мне не подняться на второй этаж. Ольга Ивановна сбегает ко мне:
— Поля, ты готова?
Само собой, она ждёт, что я скажу да.
И то, что я впервые за столько лет не могу оправдать доверия старших, заставляет меня отчаянно, громко заплакать.
— Ну, ну, девочка, ты же умница, — обнимает меня классная руководительница. — Ты так много сделала, сегодня — последний рывок.
Она тащит меня за собой наверх. Но я слаба для рывка. Мои одноклассники в коридоре повторяют про электронные облака, про соли, кислоты, щёлочи. И я понимаю вдруг, что не знаю из этого ни-че-го. Мало того, я даже слышать о химии больше не могу. И, видно, поняв, что у меня не хватит сил ждать своей очереди, Ольга Ивановна толкает меня вовнутрь. В классе завуч и химичка обе улыбаются мне с невероятным, нереальным состраданием, так что я снова того и гляди стану плакать. Теперь уж от стыда — мне же так не хотелось сюда идти! Учителя меня так любят… А я не то, что они обо мне думают, не то!
Химичка Наталья Игнатьевна сжимает мою руку:
— Ну, всё в порядке?
Оказывается, я уже вытащила билет — и не заметила. Да, всё в порядке. Я это, оказывается, учила…
После мне не верится, что уже всё. Я не чувствую радости. Нет даже облегчения. Класс гудит — шутка
