ГЕОРГИЙ ПОПОВ
ОТКУДА ТЕЧЁТ 'НЕМАН'
Отпуск в том году я проводил в деревне Теребуты, что на Свислочи. Почти каждый день мы с женой и дочерьми купались и ловили рыбу, каждый день ходили в березовую рощу за земляникой. Сейчас Свислочь заметно оскудела. А тогда, тридцать лет назад, в ней водилось пропасть рыбы. С вечера поставишь донки, утром пойдешь проверять, — глядь, попались на крючок пара щучек, два-три сомика, несколько голавликов. Хороша, обильна ягодами и грибами была и березовая роща. Земляники в ней было столько, что трехлитровый бидон мы набирали почти шутя. И вот однажды под вечер, когда мы всей семьей возвращались с полным бидоном из березовой рощи, почтальон прямо на дороге, пересекавшей ржаное поле, вручил мне телеграмму: «Приезжай немедленно важному делу Бурьян». О важности дела у нас с Борисом Бурьяном уже был разговор незадолго до моего отъезда сюда, в эту деревню. Альманаху «Советская Отчизна» скоро должен был потребоваться ответственный секретарь. Выбор может остановиться на мне. «Имей это в виду и подумай на досуге...» — сказал Борис Бурьян. Признаться, я не придал разговору серьезного значения. Когда-то еще он потребуется, тот ответственный секретарь! А, как видно, уже требуется. В тот вечер мы с женой долго бродили по тихим полевым дорогам, обсуждая, как нам быть, ехать или не ехать. Ехать — значило соглашаться, не ехать — отказываться, — третьего было не дано. Мы обсуждали выгоды и невыгоды перехода на новое место работы. Оказалось, что выгод очень мало — у меня разве что появится больше свободного времени, — зато невыгод хоть отбавляй: я терял в зарплате, терял возможность ежемесячно прирабатывать журналистским трудом. В «Колхозной правде» у меня, как заведующего отделом и члена редколлегии, зарплата была 150 рублей. Да на гонораре я прирабатывал каждый месяц минимум сто рублей. А здесь, в «Советской Отчизне», 115 (такие тогда были оклады) и вся недолга. Было над чем задуматься.
— Вот что... — решила все жена. — Поедем! В конце концов, газета от тебя никуда не уйдет. Понравится — будешь работать в альманахе, не понравится — вернешься обратно в «Колхозную правду». Фесько примет.
II
Наутро мы всей семьей пешком отправились на станцию Талька — до нее от Теребут рукой подать, — и успели как раз к утреннему поезду. В тот же день я встретился с Бурьяном, а Бурьян тотчас же потащил меня к
тогдашнему главному редактору альманаха Евгению Василенку, которого я с самого начала стал звать по имени-отчеству. Позже, когда мы проработали вместе с полгода, он однажды с досадой заметил:
— Что ты все Евгений Петрович, Евгений Петрович... Зови меня просто Женей.
Не получилось. Мешала привычка.
Оказалось, моя кандидатура была обсуждена «заинтересованными лицами» со всех сторон еще до того, как Бурьян дал телеграмму, и разговор с Василенком был короткий. Он спросил, согласен ли я пойти на эту должность. Я сказал, что согласен.
— Тогда садись и пиши заявление!
— Но сначала надо уволиться из «Колхозной правды», — возразил я.
— Хорошо, улаживай дела с Фесько и сразу сюда, — согласился Василенок.
Но вот тут-то и произошла заминка. Фесько, что называется, ни в какую. Видя мое упрямство, он прибег к испытанной тактике: «Хочешь, я сделаю тебя заместителем редактора газеты?» Нет, эта должность меня не прельщала. Да я уже и настроился на другую волну.
Вопрос окончательно решился в соответствующей инстанции. Фесько пришлось отступить. Вот тогда-то я сел и написал сразу два заявления: одно — об увольнении, другое — с просьбой принять меня на должность ответственного секретаря альманаха «Советская Отчизна». Уволен я был с 1 сентября 1959 года, а зачислен — с 25 августа того же года. Целых пять дней я сидел на двух стульях. Впрочем, в газете я в эти дни если и появлялся, то на час-два, не больше. Все мои интересы и все мое внимание были теперь сосредоточены на альманахе. Тем более, подписав приказ о назначении меня ответственным секретарем, Василенок тотчас же ушел в отпуск. А надо было готовить и сдавать в набор очередной номер. А запаса никакого — все со стола и в типографию...
III
Было бы грешно возводить напраслину на альманах. Он заслуживает доброго слова хотя бы потому, что стал колыбелью, в общем-то, немалого ряда талантливых поэтов, прозаиков и переводчиков. Я и сам начинал в этом альманахе, когда его редактором был Иван Шамякин.
И все же справедливости ради надо сказать, что делался альманах как-то спустя рукава, редактировался небрежно, а то и совсем не редактировался.
Раз Борис Бурьян заглянул ко мне на квартиру — я жил тогда в Коммунальном переулке — и оставил очередной номер альманаха: «Почитай и скажи свое мнение...» Я начал читать так, потом взял красный карандаш и стал отмечать безграмотные фразы, неудачные обороты, не те слова и т. д. Когда я дошел до последней страницы, а потом вернулся назад, то увидел, что альманах почти сплошь испещрен пометками.
— Посмотри, — сказал я на другой день Борису Бурьяну.
Он зашел ко мне снова. Бурьян полистал альманах, смутился и, уходя, забрал его с собой. Став ответственным секретарем, я спросил, где сейчас тот экземпляр, интересно было бы взглянуть на него. Бурьян засмеялся: «Ишь чего захотел!» И этот номер (кажется, с повестью Георгия Капуры) по небрежности, с какой он был сделан, не являлся исключением. Складывалось впечатление, что редактированием материалов вообще никто не занимался. Если автор грамотный, значит, и рассказ, повесть шли грамотные. И наоборот.
Подобную практику надо было ломать. Я попросил редакторов сдавать материалы мне, ответственному секретарю, и сказал, что буду читать каждый номер от корки до корки.
— Мы можем напечатать слабый рассказ, слабую повесть и слабые стихи, но не должны, не имеем права печатать ни одной безграмотной строчки, — сказал я.
Повысив требовательность к самим себе, мы стали более жесткими и по отношению к авторам. Стали думать, чем еще «заманить» читателя. Решили ввести новые рубрики и тем самым сделать альманах более разнообразным по содержанию. Сатира и юмор, шахматы... Чего только мы не печатали. Мне хотелось
