на руках, и даже Уши, щеки… только глаза были ее, Аленины! Вот так встреча!
Иван чувствовал, что теперь сын-оборотень не сделает ему ничего плохого, хотя и не поверил ему, хотя и не признал. Но еще он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, еще немного и даже этот призрачно-мертвенный свет луны смеркнется, и он погрузится во мрак. И тогда Иван рванул ворот, снял с шеи маленький железный крестик на цепочке, подполз к сыну и надел на него. Тот передернулся, выгнулся, захрипел.
— Носи! И не снимай! — приказал Иван. — Ты мой вечный должник! Я тебе жизнь вернул… Дал, а потом вернул! Понял? Ты меня понял?! Не снимай никогда…
Иван провалился во мглу. Но последнее, что увидал перед провалом было встревоженное и совсем человеческое, вопрошающее лицо с серыми глазами, лицо, склоненное над ним. О чем сын хотел его спросить. О чем?! Иван так и не узнал этого.
Две безликие тени возникли перед карликом Цаем ван Дау внезапно. Но он сразу понял, кто это.
— Ты хотел уйти от нас? — сокрушенно, почти плача, вопросила одна из теней.
Цай промолчал, он знал, что теперь разговоры бесполезны, все будет зависеть не от его ответов, а от того, какие инструкции получили в Синдикате серые стражи. Они могут просто взять да пропустить через его позвоночник ку-разряд — и это будет крышка, четвертого разряда Цай ван Дау не выдержит, и ни одна из комиссий не установит, что он умер насильственной смертью.
Но тени словно читали его несложные мысли:
— Не бойся, — ласково прошипела другая, — ты еще нужен Синдикату, тебя не ликвидируют… пока. Но примерно накажут, чтоб впредь неповадно было, и другим в науку!
Цай молчал.
Первая тень неторопливо оглядела камеру, обвела липким пристальным взглядом пол, стены, потолок, сливающиеся в нечто серое и единое. И спросила, указывая мыском серого сапога на бесчувственное тело:
— А это еще что?!
— Псих, — ответил карлик Цай.
— Больной, что ли? — переспросила тень.
— Ага, больной, — равнодушно выговорил Цай. Ему теперь было на все наплевать, мечты о тихой и спокойной старости на заброшенной дальней планете канули в тартарары. Ничего не будет. Ни-че-го!
— И чем же он болеет, позвольте узнать?
— Душою, — голос Цая совсем померк.
— А ты решил спрятаться у него в палате? Ты забыл, что в твоем мозгу сидит маленький такой дельта-маячок, забыл, что старые и добрые друзья всегда видят тебя и никогда не бросят одного? Эх ты, Цай ван Дау, а еще отпрыск царских кровей в тридцать восьмом колене!
— Императорских! — поправил Цай.
— Чего?!
— Императорских кровей, вот чего. Только не осталось их во мне, ни хрена не осталось — всю кровь вы мою выцедили, кровопийцы! Убивайте здесь! Никуда не пойду с вами! Надоело! — Цай выпалил все это на одном дыхании и отвернулся.
— Не хочет, — с издевкой протянула одна из теней.
— Устал, небось, — сочувственно просипела другая. И тут же добавила:
— Надо ему освежающий массаж сделать, тонус поднять!
И обе тени придвинулись к Цаю на расстояние вытянутой
руки, сунули руки в боковые карманы серых балахонов. Стражи Синдиката были на службе и они не имели права на сострадание.
— Я убил его… — неожиданно прохрипел лежавший на полу.
— Бредит? — вслух осведомилась одна из теней.
— Может, убрать? — вопросом на вопрос ответила другая. И вытащила из кармана крохотный черный шарик на трубочке без рукояти — распылитель ограниченного действия. Сноп лилового искрящегося света накрыл лежащего, окутал фиолетовым облаком… и пропал, улетучился.
— Что еще за дела?! — воскликнул первый страж.
— Это фантом, — развел руками другой. — Его здесь нет, одна видимость. Сейчас проверю! — Он подошел ближе к лежащему, пнул ногой — удар был ощутим и телесен. Он пнул сильнее.
— Прости меня, я чуть не убил тебя… — снова прохрипел лежащий. И открыл глаза. Они смотрели вверх, но ничего не видели, это был отсутствующий взгляд человека, глядящего во мрак.
— Брось ты его! Не наше дело!
— Да, пора заняться этим! — он кивнул на Цая.
Цай вытаращенными глазищами, сквозь наплывающие полупрозрачные бельма смотрел на Ивана, лежащего посреди камеры, и ничего не понимал. Да, он знал, что самого Ивана нет, что лежит здесь лишь его материальная оболочка, а точнее, просто конгломерат атомов, молекул, клеток, внешне абсолютно похожий на ушедшего. Но почему распылитель не берет этого двойника? Почему?! Цай ван Дау был не просто инженером, ученым, конструктором и создателем новейших технологий, он был еще и философом, мыслителем. И он обязан был даже перед смертью разгадать загадку, ум его проснулся, Цай ожил. Ретранс делали не на Земле, его делали не в этом веке — и все его возможности были еще неясны. Но ретранс явно гарантировал возвращение странника в его тело, то есть он обеспечивал неуничтожаемость этого тела! Теперь все менялось в корне.
Карлик Цай встал. Подошел ближе к стражам Синдиката, шершавым распухшим языком провел по кровоточащему нёбу и, глядя прямо в невыразительные глаза одного из стражей, плюнул черным сгустком ему в лицо.
Цай знал, что они могут убить его здесь, уничтожить полуматериальную оболочку, но им неподвластно его тело, оставленное в бункере… а сознание, душа, все, что спрессовано в объеме его мозга — неуничтожимы, даже если его сейчас распылят в ничто, они распылят только материю, а сам он вернется туда, откуда прибыл.
Цай громко расхохотался.
И стражи все поняли. Они осознали свое бессилие. Один из них, оплеванный и униженный, достал из кармана платочек, размазал черную кровь по лицу. И прошипел:
— Ничего! Куда ты от нас денешься?!
Другой злорадно ухмыльнулся и уставился в упор на Цая ван Дау, беглого каторжника, наследного императора и гения подповерхностных структур. Этот гений нужен был Синдикату живым. Но ни одна из инструкций и ни один приказ не освобождали этого гения от заслуженных им наказаний, а уж степень этих наказаний дозволялось иногда определять самим серым стражам на месте.
Очнулся Иван в зеленой травушке посреди колючего полуживого кустарника. Он не сразу понял, что произошло, долго озирался, вспоминал, пока не сообразил, что Авварон, подлец и негодяй, исполнил обещанное, а потом снова впихнул его в «черный пузырь». А вот сколько прошло времени, Иван не знал. Он сидел в траве и удрученно разглядывал свои разбитые в кровь, изодранные руки. Все лицо горело от боли, кости ломило, комбинезон был черен и грязен. Жуткий сон! Да, все это было жутким, кошмарным сном, этого не могло быть в действительности, не могло, и все тут! Сын-оборотень, осиновый кол, страшная избушка, и не избушка вовсе, а переходной шлюз, такие на Земле будут лет через тыщу, не раньше! Аленка, постаревшая до неузнаваемости, наваждение, злой, гнетущий морок!
Горло сдавливало накатывающими судорогами, измятая грудь болела, пылала — она, как и лицо, было сплошной раной, одним большим синяком-нарывом. Иван провел рукой по коже, — прямо под разодранным воротом, от шеи, потом на грудь, крестика не было. Неужели он и впрямь отдал его сыну- оборотню?! Нет, скорее всего цепочка оборвалась и крестик потерялся, лежит где-нибудь как и кристалл этот. Сон! Тягостный, черный сон! Но он сам просил о встрече, никто ему не навязывал ее. Ах, Авварон, Авварон — темная душонка, одним словом, нечисть.
Иван попробовал приподняться — тело его слушалось, но болело немилосердно, до черных кругов в глазах, до неудержимого стона. Это ж надо, как его отделали! И кто? Сыночек родной! Родимый! Плоть от плоти, кровь от крови! Оборотень! Мерзавец! Предатель! Негодяй! Иван вдруг оборвал свои излияния… это
