как же не надо, когда по сути дела Вторжение, медленное, ползучее Вторжение, а точнее, прелюдия Вторжения — уже факт, осуществляющийся на глазах, разворачивающийся, наползающий лавиной. И все- таки нельзя бросаться в омут с головой. Нет! Иван рванул застежку на груди, ему не хватало воздуха.
— Надо укрыться, — просипел Гуг Хлодрик.
— Приготовь-ка свои пушки, старина. Это будет надежнее, — Иван криво, перемогая душевную боль, пересиливая отчаянье, улыбнулся.
Дисколет резко пошел вниз, почти камнем. И застыл над клокочущими валами Карнеггийского водопада, засверкал, заискрился в алмазном тумане мельчайших брызг, согнал с облюбованного места белоснежного медведя, качнул локатором и медленно поплыл к сидящим.
— Шарахнуть бы гада! — процедил Гуг, выставив вперед ручной сигмамет. — Нерешительность нас погубит, Ваня!
— Авось не погубит, — прошептал Иван. — Может, там и не гад вовсе?
— Гад! — уверенно повторил Гуг.
Прежде, чем плоское днище коснулось камней, из тугой мембраны просочился наружу невысокий и корявый человечек в нелепом на Земле полудесантном комбинезоне, с каторжным ошейником и черными крючьями трехпалых рук.
— Карлик Цай, едрена мать! — опешил Гуг.
— Ну вот, а ты его гадом обозвал, сейчас расскажу, не сдобровать тебе тогда! — уныло пошутил Иван.
— Я все и сам слышал! — заявил с ходу Цай ван Дау.
— Откуда ты? — спросил Гуг.
— Я ушел он них, — ответил карлик Цай.
Гуг Хлодрик вздрогнул, привстал с нагретого за день валуна, взмахнул рукой.
— Ушел, говоришь? — недовольно начал он. — А не поглядел, небось, вдруг позади хвостик-то вырос и болтается?
— Я отрезал все хвосты, — оборвал его Цай. — Самое меньшее на полчаса, раньше они меня не засекут. А засекут — снова уйду.
— От серых стражей Синдиката?
— И от Восьмого Неба уйду.
— Ты уйдешь, а нас оставишь им?!
— Вы им не нужны! — отрезал карлик Цай.
— Вот как?! — вклинился Иван. — Почему же это? Карлик поморщился, и из незаживающей раны на лбу потекла черная кровь. Вид у него был неважный, измученный и затравленный, казалось, Цай стал еще ниже ростом и изможденнее, лишь уродливая голая голова не уменьшилась, наоборот, стала массивнее, тяжелее, уродливей.
— Садитесь, — предложил Иван, указывая рукой на серый плоский камень, — в ногах правды нет.
— Правды ни в чем нет! — буркнул Цай. Но присел.
Иннокентий Булыгин остановил Хара взглядом. Он понимал, что оборотень сейчас очень даже может пригодиться. Но ему самому хотелось потолковать по душам с этим типом.
— Я ведь, мой милый, политесы разводить не приучен, — ласково наговаривал он связанному по рукам и ногам Говарду Буковски. — Я даже пальцем тебя не трону. Сяду вот тута, в стороночке, — Кеша указал на старый разбитый табурет, — и буду смотреть, как эта вот зверюга, — он кивнул в сторону оборотня Хара, — будет тебя, дружок, кушать.
Вид у Хара был и впрямь устрашающий, если он и походил теперь на пса, то несомненно на бешенного, озверевшего пса-людоеда, даже муть из глаз исчезла, и налились они ярой, кипящей кровью. Свиреп был Хар, дик и страшен. Зато сам Крежень выглядел не лучше покойника — зеленый, с перекошенным лицом и бегающими глазами он совсем не походил на того франта, какого знали прежде. Кре-жень не мог догадываться, что Иван дал команду не трогать его и оберегать, что Булыгин не сделает ему ничего плохого. И потому Крежень дрожал — крупной дрожью дрожал, будто в лихорадке. Кеше припомнилось искаженное страхом лицо Толика Реброва. Наверное, это закон для всех для них, почему-то всякой сволочи, предателям, изменникам, подлым тварюгам жить хочется сильнее, чем всем прочим, уж больно они цепляются за свои хреновенькие жизнишки! Кеша даже сплюнул с досады. Сам бы он, по своей воле дал бы пинка этому ублюдку да дверь бы поплотнее притворил, чтобы ненароком обратно не вполз. Чем меньше всякие гады перед глазами маячат, тем на душе тише.
А Говард Буковски, он же Крежень, он же Седой, готов был колоться. Но он не знал, чего от него нужно, а угадывать мысли он не умел — да и попробуй угадай, что там творится в башке у этого угрюмого русского верзилы, русские вообще все ненормальные, от них можно ждать только плохого.
Дил Бронкс вошел как и всегда, с шумом, треском, смехом. На ходу похлопал несчастного пленника своей черной лапой по щеке, ухмыльнулся, сверкнув алмазом в переднем зубе. У Кеши сразу испортилось настроение, он не любил излишней показухи и слащавости. Дилу он не очень доверял, Дил слишком много имел, чтобы с легким сердцем идти на смерть, Кеша не верил в сказки и романтические истории. Но такой уж расклад, хочешь не хочешь, а работать придется и с ним.
— Вот, — будто оправдываясь, просипел Кеша, — вожусь с этим дерьмом. И не будет мне прощения, сколько уж дней на Земле да около, а на родимой сторонке так и не побывал!
— Да куда он денется! — бесшабашно ответил Дил. — Поезжай домой. Жену повидаешь, детишек!
— Нету у меня ни жены, ни детишек, — сказал Кеша. — Один только пес остался! — Он ласково потрепал Хара по загривку.
— Знаем мы, какой это пес! — расхохотался Дил Бронкс. — И про тебя все знаем. Нет, Кешенька, на родимую земелюшку тебе лучше носа не совать!
— Сам разберусь! — грубо оборвал хохочущего негра Иннокентий Булыгин.
Оборотень Хар при всем своем грозном виде вдруг жалобно заскулил. В бетонированном, обшитом изнутри пластиковым тесом бункере стало тихо. Только трясущийся Крежень громко и нервно сопел.
— Говори быстро и коротко — кто из ваших в России? Где? Адреса, имена?! — неожиданно резко выпалил в сторону пленника ветеран аранайской войны.
Говард Буковски содрогнулся словно в агонии, позеленел еще больше.
— Нет никого! Я не знаю!
— Так нет или не знаешь?!
— Не знаю! Я маленький человечек, я никто-о-о…
— Убью, сука! — взъярился ветеран.
— Оставь его, — влез Дил Бронкс, он больше не хохотал, даже не улыбался. — Плевать на этого болвана, разве в нем дело?! Мы уже четвертый день сидим в бункере! Мы уже третью неделю чего-то ждем… Ты вот думаешь, он нам сдаст ребятишек из российского отделения Черного Блага, и все будет о'кей?! На-ка вот, выкуси! — Дил сопроводил свои слова неприличным жестом, если бы его сейчас увидала Таёка, не миновать бы Неунывающему Бронксу взбучки. Но Тайки рядом не было, и потому Дил гнул свое: — Даже если мы раскопаем еще сто, тысячу агентов, резидентов, отделений, если мы накроем все «черные приходы» в Европе, передавим миллион этих вонючих клопов, разве изменится что-то?! Нет, Кеша! Ни хрена не изменится!
— Заткнись! — Булыгин вскочил на ноги. — За эти две недели мы выпотрошили половину земного шара! Они доперли, что на них есть управа, понял?! Парижский клан обезглавлен и растоптан! Крузя давил английскую гадину, они даже не поняли, что происходит, они расползлись как черви… Это ты, Дил отсиживался! Это ты все чистюлю из себя корчишь! Мы этих гнид растопчем и вобьем в навоз! Я почти сорок лет не был на старушке Земле, но я не ожидал увидать тут столько дерьма! Мы выведем нечисть!
Бронкс приблизил свое черное, блестящее, будто нагуталиненное лицо к лицу Кешиному и тихо спросил:
— Ну и чего ты этим добьешься?
— Чего надо!
— Остановишь Вторжение?
