Пока я приводил себя в порядок и одевался (кстати, Варфоломей привез мне новый костюм, пачку сорочек, груду галстуков, плащ как у Сэма Дэвилза и даже престижную авторучку), Андрей, сидя в кресле, пробовал виски различных марок, которые невесть откуда взялись на моем столе. Выпиваемые рюмки он перемежал с вопросительной болтовней: ограбил ли я банк, получил ли наследство за бугром, на какую разведку работаю, по чем продался, откуда у меня в квартире Майкл Тайсон (глядя на Варфоломея), где нарубил капусты (глядя на приоткрытый конверт с пачкой долларов)?..
— Мы должны куда-то ехать? — осведомился я у водителя.
— Да, сэр, отвезем Вашего приятеля, куда он пожелает, и я покажу Вам офис. — Варфоломей говорил без малейшего акцента, и я подумал, что есть, наверное, специальные русские негры.
Прилично захмелевший Андрей попросил, чтобы его отвезли домой. Всю дорогу мне казалось, будто он что-то хочет сказать мне или спросить. Но слова эти, видимо, еще не созрели, и он угрюмо хмурился, глядя в окно. На пороге своего подъезда он оглянулся, с каким-то сомнением окинул взглядом лимузин, но так ничего и не сказал.
Потом мы петляли по узким улочкам исторического центра, где стоят вперемешку деревянные и каменные особняки, взирающие на день сегодняшний со степенностью и усталым безразличием. Машина остановилась у дома под номером «22» на улице Дзержинского. Сморщенное серое лицо старика — вот что напоминал фасад этого дома. Крашенная за последние тридцать лет только дождями штукатурка кое-где отвалилась пластами, обнажив красную кирпичную кладку. Мутные сонные окна, казалось, больше смотрят вовнутрь, чем наружу. Зато на заборе красовалась яркая голубая табличка, извещающая, что здесь расположено представительство компании «Америкэн перпетум мобиле». Варфоломей сказал что-то о предстоящем капитальном ремонте, и мы вошли в дом.
Внутри оказалось просторно и даже уютно. Большая прихожая-коридор шла мимо четырех дверей и упиралась в одну двустворчатую дверь, на которой висели три таблички: «приемная», «директор филиала» и пустая — место, куда, вероятно, планировалось разместить фамилию и инициалы будущего шефа. Так как шефом был я, то прошел прямо, по-хозяйски распахнул дверь и остановился на пороге. У светящегося экрана компьютера сидела очаровательная девушка лет двадцати пяти, которая, увидев меня, (а за моей спиной Варфоломея) тут же встала и представилась: «Гражина, секретарь-референт — делопроизводство, оргтехника, машинопись…»
Негр-водитель, секретарша — полячка, и начальник — неудачливый российский коммерсант. Хорошая компания! В этой компании уместными мне казались только длинные стройные ноги Гражины. Подробно изучив их визуальные достоинства, я бодро встряхнулся и, потерев руки, деловито спросил:
— Ну, что у нас на сегодня? — как меню в столовой.
Гражина также деловито открыла лакированную папку и зачитала неожиданно длинный перечень посещений и приемов на сегодняшний день. Список посещений был особенно странным: от распивочной забегаловки на вокзале (где мы часто бывали с Андреем) до посещения заместителя главы администрации Чуфылдинского района. Переварив все это и получив в руки специально подготовленное расписание с подробными инструкциями и пояснениями, я уже мчался на вокзал, задумчиво развалившись на заднем сидении нового служебного «линкольна». Отбросил папку с пояснениями и решил довериться вольной импровизации. На какое-то мгновение, как молния, меня пронзило некое подобие интуитивного сомнения, чувство опасности, испуг перед таким головокружительным разворотом событий, но, посудите сами, какая хорошая начиналась жизнь! Кто бы из вас отказался?
— Что я должен делать в этой забегаловке? — спросил я у Варфоломея на вокзале.
— Пойдите и чего-нибудь выпейте, сэр, — четко ответил он.
— У Вас будет несколько возможностей заключить контракты.
— И неодобрительно посмотрел в сторону оставленной на заднем сидении папки с инструкциями.
Я уверен, что только благодаря своему пижонскому одеянию, испытывал в тот день невероятное отвращение к подземному вокзальному буфету, где нередко, бывало, напивался до чертиков. И какими липкими мне показались пол и стены, и какими немытыми — стаканы, и какими отвратительными — лица посетителей! Заказав привычную «сотку» и бутерброд, я встал у столика в углу, за которым боролся с бутылкой одинокий мужчина лет пятидесяти, судя по одеянию — бывший (загнанный перестройкой в это подземелье) интеллигент. Окинув меня мутным, изначально неприязненным взором, он напрямик спросил:
— Неужели и такие как ты здесь опохмеляются?
— Я завсегдатай, — ответил я, опрокинув стакан для вящей убедительности. Водка была теплой и противной.
— А я здесь в первый раз, — сообщил мне мужчина и плеснул в мой стакан из своей бутылки. — Петр Петрович. — Представился он и, подняв свою емкость, предложил: — Выпьем, чтобы наши дети не были такими сволочами?!
Я согласился, и мы выпили. Потом выпили еще. И еще. Я купил вторую бутылку, а Петр Петрович стал клевать, но при этом пытался рассказывать о своей беде.
— Ты не поймешь, вот будет у тебя сын сволочь, тогда поймешь… Не дай Бог, конечного опять же чем черт шутит… От «адидасов» и «панасоников» до сволочизма один шаг ша-а-аг!!! Я блин инженер по специальным спе-ци-аль-ным средствам связи я ему все отдал а он такое… Мать лет десять назад умерла от рака а я усирался на работе чтобы эти сами «адидасы» у моего Ромочки бы-ы-ли… Но ведь теперь хоть лоб разбей не угонишься… Опрезидентили страну!!! Мозги не нужны стали а у Ромочки мозг ком-м-мерчески устроен стал… Понимаешь? Бабка с нами живет мать моя в-восемьдесят лет ей едва ходит всю войну прошла теперь еле ходит еле соображает н-ну кое-как соображает медали целыми днями перекладывает да фотографии старые но ведь это не значит что ее убивать надо! Д-да д-да уби-вать!!! Эт Ромочка… Бабу- ленька его с пеленок нянчила, а теперь своим существованием досаждает он и говорит: давай батя застрахуем бабу Клаву на десять лимонов а она в ванной поскользнется и об уг-гол виском деньги говорит для страховки найду только п-проценты п-потом вернем а так мол тот же лимон на похороны понадобится… Ты не думай! Не думай слыш-шь!!! Я Ромочке хотел Тараса Бульбу показать: я тебя породил я тебя и убью но он мне своей адидасиной так промеж ног заехал что еле до сюда доковылял здесь и уп-паду… Он напоследок мне еще и сказал: Д-ду-май, старик, а то впустую коптишь небо, не лучше бабы Клавы, та-то хоть не соображает, а ты — ж-жертва коммунизма, во как! Жертва! — и тут Петр Петрович зашелся навзрыд.
Я вдруг понял, что от меня требуется. Пьяные мои мысли подло нащупали беззащитную цель, и я лупанул прямо из пушки:
— Хочешь десять миллионов, Петр Петрович?
Он даже не отреагировал. Потом что-то промямлил про издевательство и хотел было упасть под стол, но я почти закричал:
— Я куплю у тебя биоэнергетическую субстанцию!
Какая Вам разница, как я ему объяснил, что от него требуется. Он готов был продать и душу. Когда я записывал в блокнот «Полуэктов Петр Петрович, 1946 г. р.» и т. д., Варфоломей за моей спиной уже держал туго набитый конверт. И я даже позавидовал Петру Петровичу, что он за день заработал столько, сколько даже в лучшие свои коммерческие времена я не мог заработать за две недели. Кстати, Варфоломей благополучно доставил его домой, к Ромочке. Я же вернулся к рюмочке и слышал, как за моей спиной двигался приглушенный ропот, а для беседы со мной созрел новый клиент…
Расценки в этот день были разные: от бутылки до десяти миллионов. Видимо, Петр Петрович задал потолок. Никто не спрашивал, что это за зеленая лампочка почти не гаснет у меня в руках, никто не спрашивал, что такое биоэнергетическая субстанция и на хрена она мне нужна (зато об этом велись пьяно-научные разговоры за другими столиками). Это то, что я помню. А вот как я отдал маленькой женщине двести долларов просто так (потому что ее больному ребенку необходимо дорогое лекарство), я не помню. Был провал. До нее, а потом смутно и размыто: маленькая женщина со слезами на глазах. У нее слезы — у меня слезы. И дал эти паршивые двести долларов просто так. Я даже не подумал, что с нее следует стребовать биоэнергетическую субстанцию. После нее на очереди оказался какой-то бугай, направив на которого индикатор, я с трудом определил, что не горит ни одна лампочка. Это был
