Оставалось сделать всего три шага, умудряясь не разбить себе затылка о множество непонятных балок и стропил, которые в совершенном беспорядке удерживали полы избушки. Иван шагнул… И захрипел от неожиданной резкой боли, ухватился за цепь, наброшенную на горло, рванул. Его тут ждали! Прав был Сихан, они следили за ним! Кто они?! Еще две цепи обвили его ноги, дернулись в разные стороны, опрокинули. А он рвал железную удавку, и не мог ничего поделать, задыхался, хрипел, ничего не понимал — ведь в подполе никого не было, точно, никого, чутье не могло его подвести, он слышал, видел, осязал в любых потемках. Значит, они выскочили откуда-то извне, рассчитывая на внезапность, значит, они знали с кем имеют дело, значит, они охотились именно на него! Иван закинул руки за голову, ухватился за концы цепи, рванул, что было мочи и перекинул через себя чью-то увесистую, сопящую тушу. Его тут же рванули на двух других цепях назад, растянули. Но не убили. Почему?! Значит, он нужен кому-то живым? Нет! Одновременно с двух сторон на его грудь обрушились два молота. Он успел собраться и включить барьеры за долю мига до удара, но кости затрещали, сердце тяжко ухнуло… и на какое-то время перестало биться. Он никому не был нужен живьем! Его убивали? Допотопно! Первобытно! Будто желая доказать ему перед смертью, что с ним можно сладить именно так — грубо и дико, как с попавшимся в капкан зверем. И сила была на их стороне. Шейные позвонки трещали. Из последних сил Иван удерживал цепь душащую его, ломающую хребет. Он не мог сопротивляться. Все новые и новые цепи захлестывали его тело, распинали, раздирали, рвали… Он бился до последнего. Да, он вспомнил вдруг незабываемое, вспомнил, уходя в небытие, залитый кровью, с переломанными костями, с растерзанной грудью, вспомнил: «Каждый воин бьется, пока ему достает сил, а потом он бьется сверх силы своей…» Сверх силы? Как это?! Очередной удар размозжил ему лицо, расплющил нос, сломал надбровные дуги. Да, его убивали — неторопливо, наверняка, на совесть. Но в голове, в мозгу звучало из иных сфер: «Слаб человек. Но я отворил дверь перед тобою, и никто не сможет ее затворить! Ни люди, ни бесы, ни ты сам!» Так было. И так будет!
Он ощутил вдруг тело свое свободным, сильным, невероятно сильным, сверх всякой силы своей. Одним рывком, не касаясь черного пола руками, он вскочил на ноги… И потемки развеялись» он обрел новое зрение. И увидел себя самого, избитого и изуродованного донельзя, лежащего в цепях, корчащегося от боли. И увидел шестерых здоровенных трехглазых уродов, тех самых, что сожгли его мать и отца, что пытали и вешали его в Системе, что устраивали бойни на земных станциях и звездолетах. Это были воины Системы. И они чувствовали себя в Пристанище как дома, они, поочередно перехватывали концы цепей, били, били и били его распростертое и чудом еще живое тело. На размышления и философствования времени не было. Пришла пора биться сверх силы своей.
Иван подскочил к ближнему монстру и ногой ударил его в пах. Удар был убийственный — монстр переломился пополам, начал оседать на земляной пол. Но Иван не дал ему передышки, одной рукой он рванул на себя затылочные пластины, другой саданул в незащищенную мякоть — трехглазый дернулся и застыл навеки. Другие замерли, перестав бить беззащитное тело. Они явно не видели Ивана. Он понял это сразу. И потому дальнейшее было делом техники — в считанные минуты он управился со всеми. Он перебил их как щенят, как слабосильных и хлипких выползней. И он чувствовал, что мог бы справиться еще с десятком, с сотней. Это было неестественно и непонятно… «Никто не сможет ее затворить!» Иван оглянулся и увидал в дальнем конце почти бесконечного подпола Д-статор, здоровенный гиперторроид. Вот тебе и избушка! Но это ерунда, это мелочи. Он окинул взглядом поверженных уродов. Скривился от досады. Надо было оставить хоть одного, разузнать, кто их послал. Поздно. Да и не самое это главное. Вот как с самим собою быть? Он опустился на колени перед собственным изуродованным, залитым кровью телом… и вдруг почувствовал, что неведомая и мягкая сила влечет его к нему, к этому месиву из костей и мяса. Он упал, слился с ним, затрепетал… и ощутил, что нет и не было раздвоения, что это он сам — целый, невредимый, немного усталый, с чуть приметными синяками и кровоподтеками на руках. Но ведь трупы негуманоидов лежали перед его глазами — страшные, искореженные, однозначно безжизненные. Он встал, пнул ногой ближнее тело. Оно дрогнуло, оно было настоящим, не призраком, не наваждением.
Значит, ему дано биться сверх силы! Значит, это был не сон, не бред — он был в Свете! и он послан в мир! и в него верят! Иди, и да будь благословен!
Иван стряхнул оцепенение.
Провал ждал его, зияя своим мраком. Нельзя останавливаться. Это закон не только Пристанища, это закон Жизни. Надо всегда идти только вперед — и тогда обязательно придешь к цели.
Паутина засосала его, сдавила, обволокла, прощупала, просветила, разложила на невидимые частицы. И выпихнула в молочно-белый туман.
Иван чуть не выругался вслух. Только Осевого измерения ему еще не хватало! Он рассчитывал прямиком угодить в Старый мир. И он совсем позабыл, что дорога в него шла через Осевое, и нечего злиться на шлюзы и фильтры. Дорожку эту давненько протоптали беглецы из секретного сектора Дальнего Поиска, которые, как он сам выяснил, последние годы работали на Синклит, и которых след простыл.
Он стоял по колено в белесом тумане и уныло глядел на серые пики скал. Куда идти? В Осевом нет шлюзов-переходников, нет даже простеньких Д-статоров, Осевое это мир призраков и теней. И туман, обволакивающий ноги, вовсе не туман, а растворенные в здешних полях неприкаянные души. Их много, им нет числа, они проходят через свое чистилище. Но причем тут он? Он ведь чист!
В Осевом измерении нет направлений, нет дорог, здесь все туманно и призрачно. Оно и разделяет Старый Мир и Новый, но где эти границы, где черта, через которую надо переступить. Тяжко слепому без поводыря!
Иван прошел метров двести. Присел на замшелый валун. Раньше он приходил сюда, чтобы увидеть ее, Светлану. Теперь у него нет в Осевом близких и в душе его нет пятен, ему нечего бояться наваждений и преследований. Он сидел и думал.
До тех пор, пока из-за спины не послышался тихий голос:
— Она приходит каждый вечер. И душит меня, понимаешь, душит!
Голос принадлежал Арману-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовскому, рекомому в кругу друзей Крузей.
Иван не стал оборачиваться. Призраков нельзя притягивать, иначе потом не отвяжешься. Просто он убедился окончательно, Крузи среди живых нет. А приходит к нему по вечерам никто иная как Афродита, подлая и лживая любовница Хука Образины, которую он повесил на ее собственных простынях в Дублине.
— А вчера я обернулся, — продолжал Арман, — а это не она, это тот самый выползень, который высосал из меня кровь. Зачем он пришел? Что ему еще от меня нужно?! И так все отнял, жизнь…
Иван не удержался.
— Выползень пришел за твоей душой, — прошептал он, — но не бойся, он не отберет ее у тебя. Терпи, Крузя!
— Повернись!
— Нет, спасибо.
— Ты не хочешь повидать старого друга?
— Мой друг давно в сырой земле, а душа его на небесах.
— Ну, а я кто тогда?!
— Ты… — Иван задумался. — Ты сосуд, в который вливается… нет, не душа, а лишь ее тени, ее следы, оставленные повсюду.
— Спасибо, утешил!
— Ты не нуждаешься в утешении, — сказал Иван, прикрывая глаза ладонями, чтобы призрак исподволь, сбоку не влез в поле его зрения. — Ты не наделен душою, ты лишь мятущийся дух, а это разное, Крузя. Уходи!
— Нет! Я не уйду, ты сам привязал меня к себе, я не могу уйти.
Иван тяжело вздохнул — век живи, век учись, влип как мальчишка, первый раз попавший в Осевое. Теперь пойдет морока.
Он резко обернулся.
На валуне спиной к нему сидел покойный Артем Рогов. Он его сразу узнал по шраму на шее. Худой, жилистый, сутулый. Он обдурил Ивана, запросто обвел вокруг пальца — тоже еще Арман-Жофруа! Лучше было не смотреть.
— Ты зря убил меня, — бесстрастно изрек Артем.
