ХРИСТОС И ЦЕРКОВЬ В НОВОМ ЗАВЕТЕ

начале сезона дождей, почему и до сих пор в иудаизме в восьмой день праздника совершается молитва о дожде[828]. В этой-то атмосфере библейского праздника воды, в его последний день Иисус и произносит торжественную речь о воде жизни:

³⁷ ...кто жаждет, иди ко Мне и пей. ³⁸ Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой (Ин. 37, 38).

Евангелист Иоанн поясняет:

Сие сказал Он о Духе, Которого имели принять верующие в Него: ибо еще не было на них Духа Святаго, потому что Иисус еще не был прославлен (Ин. 37, 39).

В силу такого пневматологического понимания слов Иисуса о воде жизни Евангельское чтение Ин. 7, 37-52; 8, 12 нашло себе место в Литургии праздника Пятидесятницы. И если в Ин. речь идет о празднике Кущей, то в православном литургическом календаре он наслаивается на празднование Пятидесятницы, в основе которого лежит другой иудейский праздник. Причем, что интересно, задействованным оказывается не только последний, восьмой день праздника, но и его половина (слав. преполове1нiе[829]).

Мы привели яркий пример того, как, кажется, чистое, высокое, очень символичное богословие (о Духе как о воде Жизни или живой воде) в Ин. базируется на великолепном знакомстве с исторической действительностью и самом что ни на есть реалистичном ее воспроизведении, ни в коем случае ее не искажая и не «подгоняя» под богословие. Для полноты картины обратим внимание еще и на то, что упомянутое Евангельское чтение православного праздника Пятидесятницы включает в себя одиночный стих 8, 12, добавленный к 7, 37-52. Он содержит знаменитые слова Христа:

Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни.

Какими бы самодостаточными ни казались эти слова, они также укоренены в обычае все того же праздника Кущей, так как сказаны на фоне еще одной его примечательной церемонии. Во Дворе Женщин при храме возжигались светильники, причем в таком количестве, что храмовый двор утопал в свете[830]. То же самое касается и слов Иисуса на том же празднике: «...если не уверуете, что это Я, то умрете во грехах ваших» (Ин. 8, 24; ср. ст. 28), где «это Я» (точнее, «Я есмь»=ЕК) есть греческий эквивалент (в переводе LXX: e)gw/ ei)mi) еврейского Имени Божия[831], также задействованного в праздновании[832] .

Итак, можно сказать, Ин. обладает уникальным парадоксальным или даже загадочным свойством: оно сочетает богословие, для которого, кажется, все фактическое, материальное носит исключительно символический характер (поэтому новозаветная критика долгое время вовсе отказывала Ин. в историчности, полагая, что факты в нем просто «подогнаны» под богословие), с самой что ни на есть достоверной историчностью, в чем заставили убедиться в том числе и археологические открытия и вообще библейские исследования. Но загадок остается много.

«Конкретный пример: 153 рыбы, составлявшие чудесный улов гл. 21 (ст. 11). Как понимать это число? Сохранилось ли оно в сознании евангелиста как благодарная память о бывшем? Или это число есть символ, мы бы сказали — шифр, за которым скрывается некая духовная истина? Достаточно взять почти наудачу два современных комментария: в одном будет с уверенностью проводиться первое толкование, в другом, с не меньшей уверенностью, второе. И, может быть, будут правы оба толкователя: число может отвечать фактической действительности, но для евангелиста в нем мог раскрыться и иной, глубочайший смысл»[833].

Характер речи Иисуса. Соотношение слов и действий

В Ин. слов Иисуса гораздо больше, чем действий. Его речи составляют более половины объема всего Евангелия.

Но дело не только в количестве. В Мф., например, тоже много речей Господа. В Ин. речи Иисуса отличаются и внутренне, по содержанию, и внешне, по форме. Так, в Мф. речи преимущественно носят характер нравственных наставлений (например, Нагорная проповедь) или поучений. Они ставят нас перед необходимостью сделать конкретный поведенческий выбор, определить себя по отношению к Иисусу и к грядущему Царствию Божию (например, притчи). В Ин. же слова Иисуса чаще всего являются раскрытием (откровением) тайны Его Самого, Его Личности как Сына Божия, воплотившегося и явившего Свою божественную славу. В Мф. Иисус учит, говорит («а Я говорю вам») с большей властью, чем другие учителя (см. Мф. 7, 29). В Евангелии же от Иоанна Иисус Сам есть что-то, что чаще всего имеет в виду или символизирует Бога (Свет, Истина, Жизнь и т. п.)[834]. Конечно, эти слова тоже обращены к читателю или слушателю, они тоже сказаны в ожидании ответного личностного отношения. Но в них гораздо больше самодостаточной христологической глубины, а ответное личностное отношение ожидается не столько в области этики и практики жизни (исполнять или не исполнять), сколько в области веры в такую Личность Иисуса (верить или не верить). Тайна Личности Иисуса в Ин. сияет как будто сама по себе, но будучи раскрытой в той максимальной степени, которую только может вместить человек, она или осиявает, окрыляет, восторгает его, или, наоборот, вызывает недоумение, опаляет и отталкивает. В ответ на Христовы признания:

⁵¹ Я хлеб живый, сшедший с небес... ⁵⁴ Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную (Ин. 6, 51. 54),

или:

Я... сказал вам все, что слышал от Отца Моего (Ин. 15, 15),

возможны два варианта ответа. Один:

Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни (Ин. 6, 68).

Второй:

Какие странные слова! кто может это слушать? (Ин. 6, 60).

По своей стилистике речь Иисуса в Ин. также отличается от того, как Он говорит в других Евангелиях. Здесь она более торжественна, поэтична, ей свойственна сакральная возвышенность. Как уже говорилось, слова Иисуса в Синоптических Евангелиях отмечены ритмической организацией и другими литературными приемами, что свидетельствует не о редакторском творчестве евангелистов, а наоборот — о подлинности речей Иисуса как иудейского Учителя (см. § 15. 3). Но там это касается коротких речений (заповедей, антитез, наставлений и т. п.), а здесь, в Ин., торжественностью и возвышенностью отмечены большие объемы речи. Такой, кажется, чисто внешний эффект на самом деле несет несомненную богословскую нагрузку. Торжественная библейская речь — это речь Бога (в таком стиле возвещали Слово Господне пророки в Ветхом Завете). Так, одним из наиболее поэтичных в библейском смысле слова текстом является Первосвященническая молитва Христа (Ин. 17)[835].

В Синоптических Евангелиях в подавляющем большинстве случаев речи Иисуса обращены к большому числу людей, к толпе или к группе слушателей, количество которых не уточняется. В Ин. большое место занимают диалоги с конкретными лицами (Нафанаилом в 1-й главе, Никодимом в 3-й, самярянкой в 4-й, расслабленным в 5-й, слепорожденным в 9-й, Марфой и Марией в 11-й, двенадцатью учениками в 13–16-й, Фомой в 20-й, Петром в 21-й). Часто в подобные диалоги помещаются длинные монологи Христа.

Действия — имеем в виду дела (чудеса) Иисуса — в Ин. тоже есть. Но, во-первых, их не так много (всего семь), а во-вторых, они всегда являются поводом для очередной речи или беседы[836]. Таким образом, почти каждое чудо, о котором повествует евангелист, имеет «базовое», «провоцирующее» значение. Оно есть даже не чудо, а знак, знамение (shmei=on)[837]. По сравнению с Мк., здесь, в Ин. роль действий Иисуса как знамений подчеркивается в еще большей степени, а главное, раскрывается в Его словах. Ярким примером может послужить сравнение рассказов об одном из немногих чудес, о которых говорится во всех четырех Евангелиях: насыщении пяти тысяч пятью хлебами. Только у Иоанна за этим чудом следует продолжительная беседа и даже полемика с иудеями о Хлебе жизни, которым Иисус называет Себя. Так чудо становится знаком некоей таинственной реальности, о которой и идет речь в беседе.

Другое показательное сравнение. Если в Синоптических Евангелиях рассказ о Тайной Вечере занимает от силы четверть или треть главы (Мф. 26, 20-35; Мк. 14, 17-31; Лк. 22, 14-38), то в Ин. это четверть всего Евангелия, пять глав (Ин. 13 — 17). Причем большую часть занимает прощальная речь и