пришел, приказал:
— Пересчитайте и примите все эти вещи. Выдайте Пу И расписку.
Этого я никак не ожидал. Я вскочил с места.
— Нет, расписки мне не надо. Если правительство не считает нужным их конфисковывать, я хочу преподнести их в дар.
— Все же мы их для вас сохраним. Будьте добры, проверьте опись.
Начальник встал, собираясь уходить.
— Я ведь давно вам говорил, что для нас более ценными являются люди.
С распиской на 468 драгоценных украшений я вернулся в тюремную камеру. Там в это время шел семинар: разбирали проблемы, поднятые в книге 'Как Китай стал колонией и полуколонией', которую мы изучали на занятиях. Занятие прервалось, а присутствующие с одобрением отнеслись к моему поступку.
— Лао Пу, мы восхищаемся тобой!
Теперь они уже не называли меня господином Пу, а обращались, как и ко всем, 'лао' — старина. Когда я впервые услышал это обращение, мне оно показалось еще более неблагоразумным, чем 'господин'. Но сегодня мне было приятно его слышать.
— Старина Пу, твой поступок раскрыл мне глаза!
— Старина Пу, никогда не думал, что ты такой храбрый.
— Старина Пу, спасибо тебе, что своим примером ты позволил мне еще больше увериться в великодушной политике правительства, — и т. д.
Замечу, что с тех пор, как я стал стирать и чинить свою одежду, мой внешний вид приобрел еще более неприглядный вид, и уважение ко мне в камере заметно уменьшилось. Некоторые даже за глаза называли меня 'бацзаши' (место в Харбине, где раньше торговали всяким тряпьем). В учении я проявлял свое полное невежество, и это вызывало смех заключенных. Иными словами, я хорошо понимал, как выгляжу в их глазах. Теперь же они наперебой хвалили меня, и я был несказанно рад.
В тот же день во время отдыха я услышал, как бывший посол Маньчжоу-Го в Японии Лао Юань рассказывал кому-то о случившемся. Лао Юань был человеком крайне проницательным. В мгновение ока он успевал обдумать столько, сколько другим хватило бы на целый день. Его слова глубоко запали мне в душу:
— Старина Пу — человек умный. Он сумел сам, по своей инициативе, рассказать об этих украшениях и поступил правильно. На самом деле, такое сколько ни скрывай, все равно не скроешь: правительство легко узнало бы обо всем. У правительства значительно больше сведений о нас, чем мы думаем. Вспомните газетные материалы судебных дел по борьбе против 'трех и пяти зол', и вы сразу поймете. Миллионы людей снабжают правительство информацией. Даже то, о чем вы давно забыли, превращается в материал и оказывается в руках правительства.
По его словам, мое вранье в автобиографии теперь вряд ли удастся скрыть.
Все это было так, но пока надо мной не висела угроза, я никак не мог на это решиться, Теперь, как только в газетах появлялось слово 'снисхождение', я прочитывал весь материал с начала до конца.
Движение против 'трех и пяти зол' приближалось к концу. Стали появляться многочисленные сообщения о прекращении судебных дел. Лао Ван в прошлом был судьей, и я нередко изучал с ним опубликованные в газетах судебные материалы. Позднее, когда мне велели написать о преступлениях японских захватчиков на Северо-Востоке, я стал думать по поводу всего этого еще больше.
Готовясь к рассмотрению дел японских военных преступников, китайское правительство приступило к необходимым расследованиям и призвало военных преступников Маньчжоу-Го представить сведения о злодеяниях японских бандитов на Северо-Востоке.
Кто-то задал служащему тюрьмы вопрос: 'Можно ли писать не только о японских бандитах, но и о других?' Тот ответил: 'Конечно, можно. Только главное — это все же преступления японских бандитов'. Я невольно забеспокоился: о каких 'других' он намерен написать? Другие, конечно, китайцы, а среди них самый большой преступник, конечно, я! Не захотят ли и мои родственники написать немного о 'других'?
Военные преступники Маньчжоу-Го с энтузиазмом взялись за дело. В нашей группе в первый же день было написано свыше десяти обвинений. Староста Лао Ван собрал написанное и с удовлетворением отметил:
— Неплохо! Завтра напишем еще столько же.
— Жителей бы попросить, вот уж кто напишет, — вставил кто-то.
— Конечно, правительство и их опросит, — сказал Лао Ван. — А ты как думаешь, старина Пу?
— Я думаю, что непременно опросят. Не знаю только, будут ли собирать сведения и о других тоже.
— Если и не будут, все равно кто-нибудь напишет о нас. Население ненавидит таких, как мы, не меньше, чем японцев!
Ужин разносил Да Ли. Мне показалось, что он чем-то рассержен. Он не стал ждать, пока я возьму чашку с едой, поставил ее на пол и ушел. Я сразу же вспомнил, как он помогал мне влезать в багажник, когда я удирал из Тяньцзиня. Мы писали весь следующий день.
А на третий день, когда мы дописывали последние страницы, вдруг со стороны лестницы послышались голоса. Обернувшись, я увидел незнакомого человека средних лет, следовавшего за начальником тюрьмы. Я понял, что с инспекцией прибыло высокое начальство. Инспектор осматривал каждую камеру и с непроницаемым взглядом выслушивал надзирателя, который сообщал имена преступников. Он был в штатском, но подтянутая фигура, строгое лицо и скупые спокойные движения выдавали в нем военного. Ему было около пятидесяти.
— А чем вы занимаетесь? — спросил он, остановившись у нашей камеры и глядя прямо на меня. Голос его оказался неожиданно мягким, на лице появилась улыбка.
Я встал и сказал, что пишу о преступлениях японских бандитов. Он поинтересовался, о каких преступлениях мне известно.
Я рассказал историю, слышанную раньше от Гун Цзисюя, о массовом истреблении рабочих, строивших секретный объект.
Улыбка исчезла с его лица, а глаза стали необычайно строгими.
— Эта история меня потрясла, я не думал, что японцы так жестоки, — сказал я.
— А почему вы не заявили японцам протест? — Он пристально посмотрел мне в глаза.
Он был разгневан, и я, поспешно опустив голову, тихо произнес:
— Я… не смел.
— Не смели, боялись? — Не ожидая ответа, он продолжал: — Да, страх! Страх может сильно изменить человека! — Последнюю фразу он снова произнес ровным спокойным голосом.
— Я виноват и признаю свою вину перед народом, но мне ее не искупить, даже если бы я умер десять тысяч раз!
— Не сваливайте всю ответственность на себя. Вы отвечаете только за то, что совершили сами. Нужно придерживаться фактов, от своего не уйдешь, а чужое никто не припишет.
Я продолжал говорить о том, что моя вина очень велика, что я тронут тем, как относится ко мне правительство, что я уже осознал свою вину и твердо решил перевоспитаться. Я не знал, слушает ли он меня, но только видел, как он осмотрел каждый угол в нашей камере, да еще попросил одного из заключенных показать ему стакан для полоскания рта. Когда я закончил, он покачал головой и сказал:
— Нужно придерживаться фактов. Достаточно сейчас признать вину и раскаяться, чтобы в дальнейшем рассчитывать на снисхождение. Коммунисты не бросают слов на ветер и придают большое значение фактам. Народное правительство ответственно перед народом. Вы должны проявить себя делами.
Он пролистал все, что я написал, и направился к соседней камере.
Однажды я сушил во дворе выстиранную одежду и вдруг заметил приближающихся Да Ли, Сяо Жуя и еще кого-то из служащих тюрьмы. Постояв около клумбы, они распрощались друг с другом. Сяо Жуй пошел в моем направлении. Я хотел было поздороваться с ним, но он, даже не взглянув на меня, прошел мимо.
