После торжества состоялся прием иностранных гостей, на котором Утида выступил с приветствием. Ло Чжэньюй зачитал вместо меня ответное слово, затем все вышли во двор на подъем флага и сфотографировались. Под конец состоялся торжественный банкет.
В тот же день, после обеда, в кабинете верховного правителя Чжэн Сяосюй официально обратился ко мне по делу:
— Командующий Хондзё уже выдвинул меня на пост премьер-министра и поручил сформировать кабинет министров. — Он поклонился, покачал лысой головой и продолжал: — Вот список специальных назначений и членов кабинета [54]. Прошу ваше величество подписать его.
Обо всем этом я в свое время говорил с Амакасу еще в Люйшуне. Взяв кисть, я подписал первый документ после моего вступления в должность.
Выйдя из кабинета, я встретился с Ху Сыюанем и Чэнь Цзэншоу. Оба старика были бледны, так как уже узнали, что в списке их нет. Я сказал, что назначу Ху Сыюаня начальником моего секретариата, а Чэнь Цзэншоу — секретарем. Ху Сыюань, вздохнув, поблагодарил меня, а Чэнь Цзэншоу, сославшись на домашние дела, решительно попросил отпустить его домой в Тяньцзинь.
На следующий день пришел Ло Чжэньюй. Он был назначен советником. Такая должность его не удовлетворяла, и потому он решил от нее отказаться. В дальнейшем он некоторое время был президентом контрольного совета, а затем вернулся в Далянь, где до самой смерти продолжал продавать антикварные изделия.
флаг с изображением дракона и оркестр на Чанчуньском вокзале, церемония торжества по случаю вступления в должность и приветственные речи — все это произвело на меня глубокое впечатление. Я даже стал вести себя несколько легкомысленно. В то же время я открыто вступил в игру, вышел на сцену, и путей к отступлению у меня уже не было. Даже если бы теперь Итагаки сказал, что в случае несогласия я могу поступать как хочу, мне все равно некуда было деваться. В этих условиях следовало забыть о каких- либо возможных перемещениях. 'Если сработаться с японцами, то, возможно, они поддержат меня и восстановят мой императорский титул, — думал я. — Раз я теперь глава государства, мне легче будет разговаривать с японцами, когда у меня появится капитал'. Надеясь на благоприятный исход, я не чувствовал больше неприязни к слову 'правитель', более того, я рассматривал эту должность как ступень к переходу на императорский трон.
Итак, меня захватила новая мысль — успешно преодолеть эту ступень и благополучно занять трон. Я думал об этом несколько дней и наконец однажды вечером поделился с Ху Сыюанем и Чэнь Цзэншоу:
— У меня есть два клятвенных обещания и одно желание. Первое — я постараюсь исправить все свои прежние недостатки. Чэнь Баошэнь свыше десяти лет тому назад говорил мне, что я ленив и легкомыслен. Я клянусь, что изживу этот недостаток. Второе — я готов мириться со всеми невзгодами и клятвенно обещаю, что не остановлюсь, пока не восстановлю великие деяния предков. Третье — прошу Небесного Владыку ниспослать мне сына, чтобы продолжать род и дела великой династии Цин. Если эти три моих желания осуществятся, я смогу спокойно умереть.
Спустя примерно месяц после торжества резиденция 'верховного правителя' переехала в заново переоборудованное помещение — бывшее здание управления Гирин-Хэйлунцзянской соляной компании. Я дал названия некоторым помещениям. Так, например, свой кабинет я назвал 'кабинетом служения народу' Я вставал рано утром и направлялся в этот кабинет 'на работу' оставаясь там до самого вечера. Чтобы выполнить свои обещания и осуществить реставрацию, я выполнял инструкции командования Квантунской армии, а втайне надеялся использовать свою власть 'верховного правителя'.
Но такое положение продолжалось недолго. Сначала я не мог ничего предпринять, а потом оказалось, что права 'верховного правителя' существуют только на бумаге.
Величие без власти
Первая глава 'Организационного статуса Маньчжоу-Го', озаглавленная 'Верховный правитель', состояла из тринадцати статей, каждая из которых утверждала мои права. Первая статья гласила: 'Верховный правитель правит Маньчжоу-Го'. Вторая, третья и четвертая статьи определяли мою законодательную, исполнительную и судебную власти. Согласно остальным статьям, я имел право 'издавать экстренные приказы, имеющие силу закона', 'устанавливать систему чиновничьих званий и их назначение', 'возглавлять сухопутные, морские и воздушные силы', а также обладал правом 'амнистии, смягчения наказания и восстановления в правах' и т. д. На самом же деле я даже не имел права выйти за пределы своей резиденции.
Однажды вместе с Вань Жун и двумя сестрами я отправился в парк Датун, названный по девизу годов моего правления. Не успели мы погулять по парку, как появились автомашины японской жандармерии и управления охраны резиденции и нас попросили вернуться. Оказывается, обнаружив мое отсутствие, охрана немедленно доложила об этом в японскую жандармерию, и та направила отряды на поиски, поставив на ноги весь город. После этого случая мой советник Каеисуми сказал, что в интересах моей безопасности и престижа отныне мне не следует самовольно появляться на улице. С тех пор, помимо специальных выездов, которые организовывала Квантунская армия, я ни разу не выходил из ворот своей резиденции.
Меня уверяли, что все это делается ради моей безопасности, и я был с этим согласен. Однако 'проработав' несколько дней в 'кабинете служения народу', я стал сомневаться.
Ежедневно утром, в определенное время, я приходил в свой кабинет, и посторонним казалось, что я был очень занят. С утра до вечера кто-нибудь да просил у меня аудиенцию. Кроме нескольких старых сановников и родственников, приходивших выразить мне свое почтение, это были главным образом представители новой знати: министры, советники с особыми полномочиями и т. п. Все эти люди говорили мне о своей преданности, преподносили подарки, но не обсуждали со мной служебные дела. Каждый раз, когда я спрашивал их о делах, они отвечали, что либо 'это уже делает вице-министр', либо об этом 'предстоит посоветоваться с вице-министром'. Вице-министрами были японцы, а они ко мне никогда не приходили.
Ху Сыюань первым высказал по этому поводу свое недовольство. Свое возмущение он излил Чжан Сяосюю, говоря, что суверенными правами в министерствах должны обладать сами министры; важнейшие государственные дела следует решать верховному правителю, а министерствам — принимать их к исполнению. А тут что скажет вице-министр, то и делай?! На это Чжэн Сяосюй ответил ему:
— Мы осуществляем систему подотчетности кабинету министров. Государственные дела должен решать Государственный совет. Кабинет министров ответствен перед верховным правителем, и премьер- министр должен раз в неделю докладывать ему о решениях, принятых Государственным советом, и просить их ратификации. Такая система существует в Японии.
Что же до суверенных прав министров, то Чжэн Сяосюй был того же мнения, что и Ху Сыюань. Он сказал, что этот вопрос он намерен выяснить в штабе японской Квантунской армии. Оказывается, у самого Чжэн Сяосюя были точно такие же проблемы во взаимоотношениях с начальником общей канцелярии Государственного совета.
Не знаю, какой разговор состоялся между Чжэн Сяосюем и представителями Квантунской армии. Однако Ху Сыюань рассказывал мне после о том, как проходило одно из заседаний Государственного совета, и из его слов я понял, что представляет собой так называемая 'система подотчетности кабинету министров' и каковы взаимоотношения между министрами и вице-министрами.
На этом заседании Государственного совета обсуждался вопрос об окладах должностных лиц. Как всегда, проект был заранее подготовлен общей канцелярией, напечатан и роздан министрам. Обычно последние всегда одобряли проект, шла ли речь о принятии под свой контроль имущества бывшего правительства Северо-Востока, подготовке провианта и фуража для японской армии или о конфискации четырех крупных банков Северо-Востока и образовании Центрального банка и т. д. Однако на сей раз вопрос касался их собственных интересов. Внимательно ознакомившись с проектом, министры сразу же стали высказывать свое недовольство. Оказывается, согласно проекту, оклад японских чиновников
