возвращаясь на родину, увезти с собой твердую уверенность, что дружба Японии и Маньчжоу-Го станет еще крепче. Я верю в это!
Я льстиво ответил:
— Я очень благодарен семье японского императора и вашему народу за торжественный прием и горячую встречу. Я решил посвятить все свои силы укреплению вечной дружбы между Японией и Маньчжоу-Го и полностью уверен в том, что эта цель будет достигнута.
Перед посадкой на корабль я попросил государственного советника барона Хаяси передать мою благодарность императору и его матери. При этом глаза мои наполнились слезами. Хаяси тоже прослезился. Вспоминая об этом, я чувствую, что в тот момент нисколько не походил на китайца.
Прием, оказанный японским императором, еще больше вскружил мне голову; мне казалось, что с тех пор, как меня сделали императором, даже воздух стал иным. 'Я и японский император равны, — думал я. — Положение императора в Японии такое же, как у меня в Маньчжоу-Го, и японцы смотрят на меня так же, как на своего императора'.
В самом радужном настроении я вернулся в Чанчунь и сразу же опубликовал угоднический 'Манифест к народу'. Пригласил к себе нового командующего Квантунской армией Минами и выразил ему свои чувства. На следующий день, 29 апреля, я с радостью участвовал в торжестве, посвященном дню рождения японского императора Хирохито, а еще через день экстренным указом созвал всех чанчуньских чиновников, китайцев и японцев, занимавших должности выше второго класса, и поделился с ними своими впечатлениями от поездки в Японию. Я не согласовывал этот вопрос с японцами и не имел даже черновика своего выступления. Говорил я без всякой бумажки и восторженно расписал, как встречал меня японский император, как японские министры и чиновники с большим уважением ко мне отнеслись. Закончил я свое выступление словами:
— Если какой-нибудь японец будет действовать не в пользу Маньчжоу-Го, это явится неуважением к его величеству японскому императору. Если маньчжуры поступят не в пользу Японии, это явится неуважением к императору Маньчжоу-Го. Если кто-нибудь непочтительно относится к императору Маньчжоу-Го, тем самым он непочтительно относится к императору Японии, и наоборот.
Я был слишком наивен.
Не прошло и месяца со дня моего возвращения в Чанчунь, как командующий Квантунской армией Минами во время официального приема сказал мне, что премьер-министр Чжэн Сяосюй устал и должен уйти на пенсию. Его нужно заменить новым премьер-министром. До меня доходили слухи, что японцы были недовольны Чжэн Сяосюем и ждали случая, чтобы отправить его в отставку. Поэтому я сразу же, не раздумывая, сказал Минами, что полностью согласен с этим, и предложил на его место Цзан Шии. Я думал, что Минами, который дважды слышал мои выступления о дружбе между Японией и Маньчжоу-Го, конечно, выполнит мое распоряжение. Я не ждал отказа, но Минами сказал:
— Нет. Квантунская армия уже подобрала на эту должность более подходящего человека. Вам, ваше величество, не стоит беспокоиться, премьер-министром будет Чжан Цзинхуэй.
Незадолго до этого Чжэн Сяосюй в институте 'Вандао' ('Пути справедливого правителя') вызвал недовольство одним своим выступлением. Беседуя со слушателями, он сказал:
— Маньчжоу-Го уже не ребенок. Оно должно уже быть самостоятельным. Не стоит его все время водить на помочах.
Эти слова Чжэн Сяосюя вызвали гнев японских хозяев, поэтому они вышвырнули его за дверь. В дальнейшем ему не удалось даже взять из банка свои наградные за участие в создании государства. Чжэн Сяосюй хотел уехать из Чанчуня, но ему не разрешили. Под надзором жандармов он только мог писать стихи, заниматься каллиграфией и т. п. Этот 'поэт и каллиграф', до мозга костей пропитанный идеей 'совместного управления', через три года погиб в Чанчуне насильственной смертью, так и не дождавшись осуществления своей мечты. Его сын Чжэн Чуй умер тоже насильственной смертью за три года до смерти своего отца. По слухам, отец и сын были тайно убиты японцами. Но даже если бы слухи были недостоверными, их смерть должна была показать мне, что мои мечты восстановить дело предков несбыточны. Я же начал понимать это лишь позднее, накануне того, как японцы оккупировали весь Китай.
Крушение иллюзий
С начала 1933 года, после выхода из Лиги Наций, Япония начала еше более открыто увеличивать свою армию и расширять подготовку к войне. Особенно усилились ее приготовления к захвату всей территории Китая и укрепление тыла. Накануне событий 7 июля 1937 года на Севере Китая Япония непрерывно пускала в ход оружие и провоцировала различного рода инциденты. Нанкинское гоминьдановское правительство раз за разом шло на уступки. Оно подписало соглашение 'Хэ Ин-цин- Умэдзу', по которому расширялось право контроля Японии над Северным Китаем, договор 'Цинь — Доихара' (тайный договор Цинь Дэчуня с Доихарой) и ряд других и признало существование и деятельность марионеточных организаций, таких как 'Автономное правительство по защите от коммунистов Восточной части провинции Хэбэй', 'Автономное правительство Внутренней Монголии' и т. д. Гоминьдановское правительство вновь и вновь заверяло Японию в том, что 'не только не предпримет действий, причиняющих ей вред, но что у него совершенно нет причин быть настроенным против Японии'. Народу объявили декрет 'О доброжелательном отношении к приказам дружественной державы', по которому строго наказывались люди, оказывающие сопротивление Японии. Таким образом, могущество Японии в Центральном Китае сильно укрепилось. Каждому было очевидно, что в определенный момент пять провинций полностью капитулируют. Как я уже писал в начале, это было время, когда приверженцы реставрации во Внутреннем Китае и Маньчжурии жаждали применить свои силы; время, когда я в третий раз 'взошел на престол' и не помнил себя от радости. Однако японцы, протягивая лапы к Внутреннему Китаю, не забывали шаг за шагом принимать экстренные меры внутри Маньчжоу-Го, и все эти меры в конце концов свалились на мою 'императорскую' голову. Следует сказать, что в процессе превращения Северо- Востока в колонию предатели получили немало выгод. Так, например, во время превращения Маньчжоу-Го в монархию сторонники реставрации получили не только моральное удовлетворение, но и значительно обогатились. Все крупные предатели, начиная с Чжэн Сяосюя, получили большую сумму 'наград за заслуги по созданию государства' — от 50 тысяч до 600 тысяч юаней. Общая сумма этих наград составила 8600 тысяч юаней. В дальнейшем каждый раз во время больших грабительских мероприятий (например, во время сборов продовольственного налога зерном, 'сбора средств в пользу государства') выдавались награды всем, начиная с премьера и кончая участковыми и квартальными. Не буду подробно рассказывать о японских политических мероприятиях, скажу только о крушении моих иллюзий, касающихся реставрации дела предков, и о том страхе, в котором я пребывал. Казалось, я должен был бы понять всю ложность своего положения, поскольку командование Квантунской армии официально заявило, что восстановление монархического режима вовсе не означает реставрации Цинской династии; оно не разрешило мне во время торжественной церемонии надеть императорское одеяние, а при назначении премьер-министра совершенно не посчиталось с моим мнением. Но я был слишком опьянен, чтобы трезво оценить все происходившее. Я начал понимать всю призрачность своих иллюзий в связи с 'делом Лин Шэна'.
Лин Шэн — сын Гуй Фу, который в конце Цинской династии являлся монгольским дутуном (военным губернатором Внутренней Монголии). Раньше он был советником в штабе Чжан Цзолиня по обеспечению безопасности трех восточных провинций и советником при канцелярии губернатора Внутренней Монголии. Он был одним из делегатов, по собственному желанию посетивших меня в Люйшуне и по этой причине включенный в число 'заслуженных чиновников'. Затем он занимал пост губернатора маньчжоугоской провинции Синань. Весной 1936 года он был внезапно арестован Квантунской армией. Причиной ареста, по объяснению представителя Квантунской армии Ёсиоки — 'атташе при императорском дворе', — было то, что он якобы выступал против Маньчжоу-Го и оказывал сопротивление японцам. По сведениям же, полученным Тун Цзисюнем, Лин Шэн на последнем объединенном заседании губернаторов выразил недовольство тем, что слова Квантунской армии расходятся с делами, ибо в Люйшуне он собственными ушами слышал от Итагаки, что Япония признает Маньчжоу-Го как независимое государство. Теперь же
