известием о мировой катастрофе можно проверить стойкость духа! И, конечно, ничего ужаснее, чем смерть Великого Сталина, в мире не могло случиться… до чего же всё-таки передовая у нас наука! Как подумаешь — сердце сразу переполняется гордостью. И за всю нашу Великую Державу, и за родную Коммунистическую Партию, и за её, верный заветам Ленина, Центральный Комитет, и особенно за Дорогого Любимого Вождя — товарища Сталина. Который, разумеется, не умер пятого марта — что бы ни говорил приобретённый Анной Степановной в районном универмаге радиоприёмник 'Рекорд'. Сталин бессмертен! И будет всегда! Будет…
…как, увы, и эта бесконечная Священная Война.
Услышав доносящиеся из репродуктора величавые слова героической песни, Надежда Васильевна спохватилась: уже двенадцать часов! А утренняя сводка информбюро зачитывается Левитаном от десяти до половины одиннадцатого. Куда, спрашивается, делись эти полтора часа? Между окончанием сводки информбюро и началом Великой Песни? О чём в это время говорил репродуктор? А он, разумеется, говорил. Не мог не говорить… Неужели она задумалась до такой степени, что пропустила мимо ушей и концерт по заявкам фронтовиков, и 'Рабочую радиогазету'? Хотя нет, сегодня воскресенье и вместо радиогазеты передают новости культуры и искусства. Но всё равно… Если она, задумавшись, способна полтора часа прохлопать ушами — то?..
Надежда Васильевна рассеянно посмотрела на растущие в палисаднике и никак не зацветающие из- за холодов кусты сирени и горестно вздохнула: старость, старость… рассредоточивается внимание, слабеет память… вообще-то — нет! Вообще-то, в июне сорок третьего года получив известие о пропаже мужа и постарев сразу лет на пять, Надежда Васильевна больше не старела. Совсем. Шли годы, а из зеркала на неё по-прежнему смотрело хоть и немного грустное, но очень даже привлекательное лицо тридцатитрёхлетней женщины. Всегда — тридцатитрёхлетней. С того самого недоброй памяти июня, когда почта принесла ей мучительное известие. Разумеется, бесконечно так продолжаться не могло, и уже года четыре Надежда Васильевна подходила к зеркалу с некоторым трепетом. Особенно — в мае-июне. Всякий раз вместо лица синеглазой русоволосой женщины ожидая увидеть в нём пожилую седую ведьму. И — самое ужасное! — в глубине души Надежда Васильевна чувствовала: катастрофическое преображение случится с ней именно в тот момент, когда репродуктор голосом Левитана скажет, что старший лейтенант Иван Окладников, в неравном бою сбив пять самолётов врага, благополучно вернулся на свой аэродром.
Борясь с этой, подступающей из глубины, крайне неприятной мыслью, молодая учительница достала стопку тетрадей по арифметике и села к столу проверять ученические задания. Наперёд зная все ошибки в решениях девочек. Ну, конечно! Умница Танечка Морозова, блестяще справившись с математической частью задачи, как всегда, в словах 'Царь-пушка' и 'Царь-колокол' отбросила ненужные, по её мнению, вторые части. 'Сколько бы весили два Царя, если бы они весели вместе?', — да, тяжеловатые у нас цари!
Улыбнувшись про себя, Надежда Васильевна обмакнула перо в красные чернила, волнистыми линиями подчеркнула всех усечённых 'Царей' и поставила оппортунистическую четвёрку. Да, арифметически задача решена на пять с плюсом, но ведь она преподаёт все предметы, включая и русский язык, так что…
При семнадцати девочках мальчиков в четвёртом классе училось всего пятеро, и их тетради Надежда Васильевна оставила, так сказать, на сладкое — решения мальчиков непредсказуемы, и проверка этих решений доставляла учительнице немалое удовольствие. Ничего, что они путались в вопросах, часто ошибались в делениях, вычитаниях, сложениях и умножениях, а иногда и просто не понимали сути решаемой задачи — путались, ошибались и не понимали они каждый по-своему. Ведь, в отличие от большинства девочек, все мальчики учились впервые. Им надо было расти, взрослеть, заканчивать артиллерийские, пехотные, танковые и лётные училища и идти сражаться за Родину. А девочкам — ждать. Не взрослея. Не всем девочкам. Те, у которых сохранились отцы — на фронте или в тылу, неважно — стремительно созревали, второпях выходили замуж и, родив будущих защитников Отечества, провожали мужей и, подобно всем женщинам, начинали ждать. С надеждой — весточек от любимых; с трепетом — похоронок.
Однако у большинства девочек отцы или героически пали в боях за Родину, или числились пропавшими без вести — и они оставались девочками. Прилежно учились и не взрослели. По окончании учебного года переходя в следующие классы, а с началом нового возвращаясь в пройденные — всё забывая за время летних каникул и в точности повторяя все сделанные в прошлом году ошибки. И, как ни странно, эта особенность не взрослеющих девочек никого не смущала: ни их самих, ни их нестареющих мам, ни даже учителей. Конечно, Надежде Васильевне было скучновато проверять являющиеся точным повторением прошлогодних ученические тетрадки, но ведь в учительской работе вообще много рутины…
Пете Громову поставив с натяжкой четвёрку, а остальным мальчикам тройки, учительница тяжело вздохнула: эх! Будь её воля, она бы всем мальчикам ставила только пятёрки — увы! Во всех училищах, кроме пехотного, были нешуточные конкурсы, и баловать мальчишек сейчас — получать похоронки после. Да, необстрелянные выпускники офицерских училищ гибли во всех родах войск, но в пехоте — особенно. И потому, скрепя сердце, Надежда Васильевна спрашивала с них без поблажек — старое Суворовское изречение 'тяжело в ученье, легко в бою' в эту нескончаемую войну приобрело особенно ёмкий смысл: вероятность погибнуть у лётчика или полкового артиллериста была вдвое ниже, чем у танкиста и впятеро — чем у пехотинца. Да и то — в последние три-четыре года. До этого соотношение было ещё хуже. Не говоря о первых двух годах войны, когда пехотинцы гибли практически стопроцентно. Если не физически, то, попадая в плен — морально. Ибо, как сказал Великий Сталин: всякий, сдавшийся в плен врагу — предатель. И когда враг будет разбит, а победа будет за нами — не уйдёт от справедливого возмездия.
Официально, конечно, все эти цифры являлись строгой государственной тайной, но… в районном городке с пятнадцатитысячным довоенном населением женщины, дружка перед дружкой выплакивая горе, о соотношении потерь по родам войск знали едва ли не лучше недоступной им официальной статистики. И Надежда Васильевна, вздыхая, вместо незаслуженных пятёрок ставила мальчикам заслуженные тройки, а иногда и двойки. Тяжело в учении…
Закрыв последнюю из проверяемых тетрадей, учительница посмотрела на висящие чуть ли не под потолком старенькие 'ходики' и вновь неприятно удивилась: нет! Сегодня она явно не в себе! Почти три часа проверять тетрадки, когда обычно у неё это занимает от силы сорок минут!
С опаской подойдя к стоящему на комоде небольшому зеркалу, Надежда Васильевна убедилась, что страшного преображенья пока не случилось: ей по-прежнему тридцать три года, и в тёмно-русых волосах нет ни одной седой пряди. Да что — пряди: ниточки белой нет. Впрочем… до её нелёгкого выбора — с какой стати?.. ведь, чтобы случилось чудо — необходимо её полное внутреннее согласие… а мучительный выбор совершить с лёгким сердцем… нет, к этому она пока ещё не готова… Да, но откуда тогда сегодняшняя рассеянность?.. причём — в такой невозможной степени?.. что-то забывать, что-то терять ей случалось и прежде, но чтобы бесследно пропадало время?.. причём, не минутами — часами?! Или… похищая время, к трудному решению её кто-то подталкивает?.. зачем?.. ведь Надежда Васильевна твёрдо знает: выбрать она должна строго добровольно, в противном случае — никакого чуда.
Посетовав на свою душевную слабость, учительница вновь отложила тяжёлый выбор, как, обзывая себя бессердечной эгоисткой, она это делала вот уже четыре года и занялась приготовлением нехитрого обеда: перлового супа и жареной рыбы с макаронами.
Продовольственные карточки, попутно проведя денежную реформу, отменили в сорок девятом году, в магазинах теперь иногда продавали даже мясо, не говоря уже о колхозном рынке, и, казалось бы, по случаю воскресенья Надежда Васильевна могла себя немного побаловать, но… при зарплате в 450 рублей… из которых 21 рубль 35 копеек — подоходный налог; да 4 рубля 50 копеек — за профсоюз; да 50 рублей — облигации государственного внутреннего займа… Облигации, правда, иногда погашают, а однажды Надежда Васильевна даже выиграла 250 рублей… да 75 — квартирохозяйке… а ведь надо ещё и одеваться… да плюс необходимые мелочи: керосин, мыло, спички, зубной порошок… так что — не до разносолов! Сыта — и слава Богу. Хорошо хоть — дрова от школы. Да десять соток земли — всего-то в пяти километрах от их городка. Так что картошка, лук, свёкла, морковка — свои. До мая, к сожаленью, картошка не держится. Вот и приходится в основном — вермишель, макароны, перловку, пшено. А вообще — грех жаловаться! Родина воюет 12 лет, а её граждане не голодают. И более, как говорит Великий Сталин, материальное благосостояние советских трудящихся неуклонно растёт. И если бы вернулись мужчины…
