ОКО ЗА ОКО Этика Ветхого Завета

разногласия между ними. Эрил Дейвис, похоже, создает ненужное (и, конечно, небиблейское) отличие между откровением и рациональностью, с одной стороны, и неполезное (и также небиблейское) уравнивание откровения и заповеди, с другой.

Мне кажется, что мы нуждаемся в более широком понимании откровения, а также в более гибком понимании авторитета. И первым шагом к большей широте и гибкости будет прекращение разговоров о том, что якобы единственной формой авторитета является заповедь. К этому вопросу я вернусь в последнем разделе.

Вопрос об актуальности Бога

«Добравшись туда», в мир ветхозаветного Израиля, и исследовав некоторые этические ценности (реконструированные исторически) поведения израильского народа и их (критически проанализированных, установленных по происхождению, деконструированных и сшитых вновь) Писаний, ожидаем ли мы на самом деле, да и планируем ли, что сможем принести обратно хоть что–то важное для мира, в котором существуем и хотим жить нравственно? Для чего этот материал? Как его могут использовать христиане, живущие в этом мире? И вновь разные идеологические и богословские предпосылки определяют наши ответы.

На одном конце спектра находится позиция, которая обращает внимание на непосредственное божественное откровение Ветхого Завета и его последующую неизменную значимость на все времена. По сути то, что Бог сказал Израилю, он говорит нам. Самым сильным выражением данного убеждения является теономизм (или иногда реконструкционизм, когда он становится социальной или политической программой). В двенадцатой главе я предлагал обзор и критику данной позиции вместе с противоположной ей точкой зрения в консервативных кругах — диспенсационализмом (позиция, согласно которой ничто из Ветхого Завета не имеет власти над христианами, потому что мы живем в другой диспенсации — благодати после пришествия Христа).

Парадоксальный пример совершенно иного вида значимости — это объемное социологическое исследование Нормана К. Готвальда «Племена Яхве» (Norman К. Gottwald, The Tribes of Yahweh). Парадокс в том, что, с одной стороны, Готвальд не думает, что Яхве, Бог Израиля, жив и благоденствует в ближайшей к вам церкви. Он отказывается проводить религиозную линию от Ветхого Завета к современному обществу, считая это «идеалистическими и сверхъестественными отбросами библейского богословия».[397] Религия Израиля главным образом не имеет отношения к нам. Но, с другой стороны, то, что Готвальд считает великим социальным экспериментом раннего Израиля, является чрезвычайно значимым. Согласно социологической реконструкции Готвальда, Израиль возник в результате социальной революции в Палестине раннего Железного века и попытался создать явно равноправное общество с распределением политической власти, экономическими благами, которые стекались к семьям, а не к царям, и принять ряд социальных, судебных и военных мер, цель которых — сохранить это представление. Уникальная религия Яхве была своего рода контуром обратной связи, одобряющей и поддерживающей социальную систему. Личность Яхве отражалась в личности Израиля, если последнюю представить в идеале. В современном обществе мы можем больше не нуждаться в их боге, но по–прежнему можем использовать их социальные идеалы. Поэтому Готвальд видит продолжающийся этический потенциал в израильском обществе, но не видит продолжающегося этического потенциала в религии Израиля.

Две важные работы по ветхозаветной этике, опубликованные в 2001 году и упомянутые в тринадцатой главе, занимают удивительно разные позиции в отношении современного значения изучаемого материала. Как уже отмечалось, Сирил Родд в книге «Знакомство с неизвестной страной» (Cyril Rodd, Glimpses of a Strange Land) скептически относится к большинству попыток сделать Ветхий Завет значимым сегодня. Кроме отрицания откровения и авторитета (описанного выше), его основной аргумент состоит в том, что главные этические проблемы, над которыми мы бьемся сегодня, Израиль просто не воспринимал как этические проблемы. Напротив, обычно получается так, что исследователи тех или иных вопросов (например, защита окружающей среды, прав животных, женщин, нищих и т. п.) формируют свое мнение о них на других (небиблейских) основаниях. Затем они цитируют в поддержку своего мнения избранные ветхозаветные тексты, которые на самом деле означают что–то совсем другое. Между тем проблемы, по–настоящему беспокоившие древний Израиль (святость, честь, стабильность общества в целом), вообще редко появляются в современных дискуссиях об этике. Даже те проблемы, которые на первый взгляд кажутся значимыми для обоих миров (например, прелюбодеяние), на самом деле означали нечто иное в древнем Израиле.

Родд на самом деле убежден, что культурный разрыв между библейским и современным миром настолько велик, что большая часть морального учения вряд ли может быть безопасно и обоснованно перенесена из одного в другой. Я считаю, что многие из предостережений Родда разумны и должны быть учтены. Нам следует понимать, что есть искушение говорить о значимости того или иного вопроса, исходя из отдельно избранных текстов–доказательств. Но я также полагаю, что иногда Родд становится жертвой скоропалительных априорных обобщений о культурной чуждости Израиля, и потому я не могу согласиться с его методологическим несовершенством. Стоит отметить, что между мирами древнего Израиля и Израиля начала христианской эры (миром Нового Завета) существует существенный культурный и исторический разрыв. Тем не менее, авторы новозаветных документов, по всей видимости, подражая самому Иисусу, обращались к этике Ветхого Завета как к авторитету, присущему их древним текстам, несмотря на то, что они, подобно нам, сталкивались со многими герменевтическими трудностями, обращаясь к еврейским Писаниям. Я еще вернусь к Родду в своих заключительных размышлениях о библейском авторитете.

Дж. Дэвид Плайнс в книге «Социальные представления еврейской Библии» (J. David Pleins, The Social Visions of the Hebrew Bible) следует курсу, который близок курсу Родда и Готвальда, но без негативного настроя первого и идеологического настроя второго. Он делает обзор социальных и этических представлений, которые находит запечатленными в каждой из основных частей еврейских Писаний: законе, повествованиях, пророках, поэзии и мудрости. Он использует инструментарий исторической и социологической критики и обнажает то, что считает конфликтующими социальными интересами и программами не только между различными литературными жанрами или историческими эпохами, но даже в рамках отдельных книг или собраний в каноне. Тем не менее, вместо того чтобы считать это разнообразие безнадежно противоречивым, он считает его ценным этическим вкладом в решение современных проблем, «предложенным как основание для отображения тех самых противоречий, повлиявших на сообщества, чьи мысли дошли до нас на страницах еврейских Писаний».[398] Поэтому в конце каждой главы он показывает актуальность своих изысканий, а в заключительной главе — общий нравственный резонанс исследованного им материала.

Идеологический и богословский конфликт также разгорается вокруг вопроса единства: существует ли такая вещь, как «общий нравственный акцент Ветхого Завета»? Или же существуют просто разнообразные, а иногда конкурирующие взгляды? В принципе это тот же вопрос, над которым бьются и те, кто пытается справиться с предметом под названием «богословие Ветхого Завета». И существует значительное идеологическое разделение в отношении того, является ли весть Ветхого Завета доброй или нет. Некоторые стремятся толковать тексты с точки зрения традиции, уважающей этот материал как божественный по своему происхождению и относящейся к Писанию как к канону. Другие столь подавлены особенностями библейского мира и текстов, что их стратегия прочтения явно враждебная и скептичная, что соответствует их собственному мировоззрению.

Я придерживаюсь позиции авторов Нового Завета по отношению к ветхозаветным Писаниям: я верю, что Бог, которого мы встречаем на страницах Ветхого Завета — это Бог и Отец Иисуса Христа, Бог, которому церковь поклоняется как триединому Богу. Я принимаю утверждение 2 Тим. 3, 16 о том, что все Писание theopneustos — вдохновлено этим Богом. Это означает, что ветхозаветные Писания в определенном смысле авторитетны, и в конечном итоге — Божьи. Потому они полезны, то есть значимы и