Что на самом деле сказал апостол Павел

вневременную религию, этику или «систему спасения». И тот, и другой осознавали себя участниками великого действа, в котором должен исполниться изначальный Божий замысел. Иными словами, оба дышали воздухом эсхатологии.

Следовательно, мы не вправе отделять «главные идеи Павла» от «главных идей Иисуса Христа» и тем более противопоставлять их друг другу. Немыслимо утверждать, будто Иисус учил о покаянии и грядущем Царстве, а Павел — об оправдании верой. А с другой стороны, недостаточно, апеллируя к единству контекста и понятий, доказать (хотя сделать это довольно просто), что они неотделимы друг от друга. Намного важнее увидеть другое обстоятельство: Иисус знал, что призван сыграть в этом великом действе особую роль; совершенно так же понимал свое призвание Павел. Отсюда вопрос: что это были за роли, и какова связь между ними?

Итак, Иисусу предстояло стать Тем, в Ком, по предвечному замыслу, должны исполниться непостижимые Божьи обетования. Он возвещал Израилю о приближении долгожданного Царства, радовался ему вместе со своими учениками, звал их на пир и прощал грехи. Однако это Царство выглядело совсем не так, как воображали себе современники Иисуса из Назарета. Оно не вписывалось в их представления, в частности, не отвечало ожиданиям неумолимых ревнителей о Боге, Торе, земле и Храме, которые возлагали на Израиль неудобоносимые бремена благочестия и ввергали его в войну с Римом. Иисус предупреждал, что такой путь приведет к огромной беде, и если Израиль ее накличет, она будет верным знаком Божьего гнева. Вместо того чтобы стать светом миру, преступивший закон Израиль возомнил себя его судьей. Но судящие сами будут судимы. Взявшие меч, от меча и погибнут. Те, кто превратил Храм в вертеп разбойников, сами повинны в том, что от него не останется камня на камне.

Но Иисус не остается сторонним наблюдателем. Он в буквальном смысле входит в гущу событий — вступает в Иерусалим, проповедует в Храме, изгоняет торговцев. Все его деяния свидетельствовали о том, что он осознавал себя истинным Мессией, в котором осуществилось призвание Израиля (в этой связи следует напомнить, что примерно за столетие до Иисуса в Израиле стали появляться десятки самозваных мессий). У него есть власть над Храмом. Да, Дом Господень падет, но он будет восстановлен. Вместе с тем Иисус прекрасно понимал, что своими символическими действиями и словами он навлекает на себя судьбу Храма. Ему, как и бесчисленному множеству иудейских мучеников, предстояло пострадать от рук язычников. И, провидя это, он совершает еще один символический поступок: его последняя Пасха с учениками была знаком нового Исхода, окончательного освобождения. Он взял на себя все грядущие бедствия, чтобы уничтожить вторгшееся в мир зло, вывести к свободе Израиль и исполнить спасительный Божий замысел о всей твари.

Но Иисус также знал, что в нем Израиль должен обрести не только подлинного Мессию. Народ жил в напряженном ожидании того дня, когда его Бог, ГОСПОДЬ, вернется на Сион как Искупитель и Судия. В последнем входе в Иерусалим, изгнании торговцев из Храма и Тайной вечере исполнилось, воплотилось все то, что Писание говорило о ГОСПОДЕ. Большую дерзость трудно себе представить, но столь немыслимое дерзновение было возможно и имело смысл только в той атмосфере иудейских ожиданий I века, которая явно чувствуется во всех поступках и мыслях Иисуса из Назарета. Он шел на смерть, зная, что в точке креста соединяются все надежды, все страхи Израиля и всего человечества. Это будет величайшее из событий, вершина всей истории избранного народа, искупление, новый исход. Только так может прийти Царство.

Каждый иудейский мученик того времени верил, что, умирая в послушании Божьей воле, он когда– нибудь будет оправдан, то есть воскрешен. Но, в отличие от других мучеников, Иисусу было явлено, что его смерть несет избавление Израилю, и воскреснет он не «когда–нибудь», а сейчас, «в третий день». Как и все, о чем шла речь выше, такая убежденность очень хорошо, хотя и с довольно неожиданной стороны, показывает, как мыслил живший в I веке иудей, который твердо знал, что призван стать орудием исполнения Божьих обетовании.

Ясно и другое: если бы Павел решил слепо копировать Иисуса из Назарета, если бы он стал, как попугай, повторять его притчи, имитировать то, что, проповедуя и утверждая Царство, делал Иисус, из него не вышло бы даже преданного подражателя. В конце концов он отрекся бы вообще. Тот, кто пытается «играть в Мессию», рано или поздно начинает мнить Мессией себя. Весь контекст иудейской эсхатологии убедительно говорит о том, что для Павла быть верным «слугой Иисуса Христа» никогда не означало слово в слово повторять своим соплеменникам то, что мог сказать о Царстве только Иисус — и никто другой. Так что искать прямые параллели между двумя абстрактно понятыми «проповедями» Христа и Павла, на наш взгляд, бессмысленно. Здесь другое — прямая преемственность между двумя личностями, живущими (и каждый из них это понимал) в разных точках эсхатологического времени.

Иисус знал, что в нем должна обрести полноту вся история Израиля. Павел верил, что так и случилось. А значит, его дело — сообщить об этом всему миру. Идя с Благой вестью к язычниками, он намеренно и сознательно продолжает то, что делал Иисус, не кладет иного основания, «кроме положенного» (1 Кор 3:11). Павел никогда не создавал «своей религии». Он не предлагал новую этику, не пытался протащить вневременную «систему спасения» или учредить новый мистериальный культ, начисто оторванный от личности Иисуса Христа. Он хотел другого — привести мир к послушанию истинному Господу, пострадавшему и превознесенному, как и положено Мессии. Очередной мистериальный культ мифического «властелина» вряд ли испугал бы привыкших к таким вещам греков и римлян. А вот бросившего вызов кесарю «другого Царя», Богочеловека Иисуса Христа, они боялись.

Это еще раз убеждает нас в том, что ни для Иисуса, ни для Павла проповедь Благой вести к «религии» не сводилась. Все начавшиеся с эпохи Просвещения попытки втиснуть религию в отведенную для нее ячейку, чтобы оторвать или, наоборот, оградить ее от жизни, абсолютно чужды иудею I века, убежденному в том, что миром правит сотворивший его Бог Израилев. Иисус не насаждал новую религиозную систему, — не было такой мысли и у Павла. Да и сами иудеи, к чьим ожиданиям обращались и тот, и другой, веру отцов «религией» не считали. Конечно (надеюсь, мы не настолько туги на ухо, чтобы понять нижесказанное с точностью до наоборот), — да–да, конечно, — вызов, призыв и предостережение проповеди Иисуса Христа и Благой вести Павла проникали в самые глубины человеческого естества, пробуждали чувства, какие ничто другое пробудить не могло. Но это происходило не по причине особой «религиозности» или душеполезности их назиданий, а потому, что исповедание Израиля, проповедь Христа, весть Павла — все это несло истину, которую человечество должно было услышать, уразуметь и принять, чтобы заново научиться быть людьми и каждой частицей жизни, каждой клеточкой своего естества «отражать» образ живого Бога. Если вам нравится называть это религией, — пусть так и будет. Иисус и Павел называли это иначе — Жизнью и Путем, ведущим человека к самому себе и свободе детей Божьих.

И теперь нам будет легко увидеть, что действия и послания Павла не повторяют деяний и учения Иисуса Христа, но произрастают из них, последовательно связаны с ними, и это обстоятельство в корне меняет наши представления об обеих личностях. Иисус возвел историю Израиля на предопределенную ей вершину. Павел на этой вершине живет. Вся земная жизнь Иисуса была подчинена единственной цели, — Павел не перестает радоваться, что эта цель достигнута, и в самых разных обстоятельствах находит все новые и новые подтверждения тому. Иисус знал, что ему предстоит очень рискованное дело — поступать и говорить так, чтобы в его деяниях и словах люди увидели присутствие спасающего и судящего ГОСПОДА. Павел же призван писать об Иисусе так, чтобы современники поверили: единый Бог, которого исповедовали иудеи, ныне вочеловечился в Мессии Израилевом.

Несомненно, чтобы поглубже вникнуть в проблему «Иисус Христос и Павел», понадобилось бы привлечь десятки других, более частных доказательств. Но в данном случае это не нужно, тем более что совсем недавно появилась во всех отношениях достойная работа Дэвида Уэнхэма (Wenham) Paul: Follower of Jesus or Founder of Christianity [1995], и было бы скучно еще раз перепахивать ту же почву. Вопреки общепринятым представлениям, в посланиях Павла можно найти огромное множество перекличек со словами Иисуса Христа, но Павел при этом — не раболепствующий эпигон, а вдумчивый и верный последователь, способный осмыслить доставшийся ему обильный материал и раскрыть его в новом культурном контексте. Но, в конце концов, дело не в том, чтобы «рассадить» Иисуса и Павла по разным концам богословских качелей и найти равновесие между ними. Во сто крат важнее понять, что один из них — Путь, другой — путеводитель, но в каждом в свое время единый, живой и истинный Бог непреложно и властно спасает Израиль, а с ним и весь мир, и устанавливает свое Царство