– А никакого.
– Как же так? – сказал Рябинин, удивившись не ответу, а той беспечности, с которой были сказаны эти страшные слова.
– А ты взгляни на небо! – Вот теперь Гостинщиков заговорил. – Там природа решает свои задачи, пользуясь массами, силами и расстояниями, которые мы даже не можем представить. Она делит мириады на бесконечность, множит сонмы на бескрайность, расщепляет бездны на беспредельность... Сережа, это жутко. И в этом кошмаре есть пылинка – Земля, а на этой пылинке несколько миллиардов людишек- муравьишек... Да мы у природы даже не числимся в ее описи. Так какой же смысл в нашем существовании?
Рэм Федорович взял чашку и со вкусом отпил натуральный кофе, который он лично смолол на ручной мельнице.
– Тогда что же ты сидишь? – тихо спросил Рябинин.
– То есть?
– Почему безмятежно пьешь кофе? Почему не бежишь хлопотать и жаловаться? Почему ничего не делаешь, зная, что мы зря живем и плодимся? Почему ты об этом не говоришь людям, почему не возмущаешься, не кричишь, не стонешь и не плачешь?
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Есть люди, которым очень нравится спокойное слово 'естественно'. Этим словом почти все можно объяснить, ничего не объясняя. Оно освобождает разум от мысли и сердце от тревоги. А ведь сколько в естественном неестественного. Глупость, злоба, краткость нашей жизни, болезни, смерть, голод, войны – неужели естественны?
Она выскочила из проходной, поправляя синий беретик. Невысокая и легкая, как тополиный пух, заполнивший сегодня город.
– Как работалось? – спросил инспектор, поравнявшись.
Светлана Пленникова неожиданно вспыхнула слишком ярким румянцем для ее бледной кожи. Петельников почему-то обрадовался, что она может так непосредственно краснеть.
– Устала, как песик...
– Вам нужно отдохнуть и посмеяться.
– Какой теперь смех...
– Знаете, как я рассмешил Мишку-транспортера? Надумал он уволочь с базы бочку творога. Ну, а мне верные люди стукнули. И как думаете, я его рассмешил?
– Арестовали?
– Нет. Сгрузил он бочку у себя во дворе, открыл ее, а из бочки вылезаю я.
Светлана натужно улыбнулась. Своей бледностью и бесплотностью она кого-то или что-то напоминала – видел он такую же вот просвеченную солнцем кожу.
– Говорят, что в электричке произошел жуткий случай? – вяло спросила она.
– Какой?
– Якобы вошла женщина в вагон полночного поезда, а там мертвый человек...
– Все не так, – оживился инспектор. – Вошла женщина в вагон, где сидела парочка да смурной мужик. Она спрашивает мужика: который, мол, час. А он нехотя отвечает, что жизнь и так не мила, а она с вопросами. Ему и так плохо, не по себе, знобит, противно. Женщина тогда показывает на парочку: мол, совсем обнаглели, сидят обнявшись. Тут мужик и говорит: 'Не обнявшись, они убиты'.
– Ой! Кто же их?
– Бандиты. Второй случай был в парке. Пришли утром рабочие, а рядом с кучей мусора смурной мужик сидит. Отойди, говорят, мусор сожгем. А он обиделся: не до вас, мол, ребята, и так жизнь не мила, все обрыдло и надоело – под мусором-то, ребята, трупик лежит.
– Так это же он и убийца, – догадалась Светлана.
– А где доказательства? Третий случай... Проехали мы по вызову в квартиру, на полу труп в крови и рядом смурной мужик. Мы к нему. Не приставайте, мол, ребята, зашел случайно, а жить мне надоело, потому что у меня изжога...
Петельников наклонился, заглядывая ей в лицо. Голубенькие, как у большинства блондинок, глазки. Чуть курносый носик. Простоватое лицо, и правильно она делает, что обходится без косметики. Это что березу выкрасить.
– Вы всегда веселый?
– Это естественное состояние здорового человека.
– А нас с мамой жизнь не любила.
– Вас еще полюбит не только жизнь, но и мужчина.
– Кому я нужна, – вдруг рассмеялась Светлана, как самой веселой его шутке; рассмеялась тем смехом, конца которого ждешь с опаской, потому что где-то уже дрожат набегающие слезы.
И он вспомнил, на кого она похожа – на цветок, освобожденный им вчера от листа шифера, под которым тот вырос без солнца: белый, мучнистый стебель, свободно просвеченный лучами.
– Вы что – комплексуете? – удивился инспектор.
– Да я какая-то несовременная...
– А следователь Рябинин считает, что полюбить можно женщину только беззащитную.
Инспектор посмотрел в ее глаза, которые чего-то ждали и, видимо, будут ждать всю жизнь. И другая волна, неожиданная и непонятная, обдала его непривычной тоской... Беззащитность, перед ним стояла сама беззащитность, так любимая Рябининым. Светлану мог обмануть великовозрастный балбес. Мог испортить жизнь какой-нибудь пьяница. Мог он, инспектор, завлечь ее на месяц, на неделю, на одну ночь...
– Вы, наверное, хотите что-то узнать? – спросила Светлана.
– Помните, я просил вас подумать, не говорила ли чего мама...
– Думала. Она говорила обо мне, о жизни.
– И ничего о краже?
– О самой краже не говорила, а вздыхала и поругивала себя.
– За что?
– Когда женщина мерила перстень с этим бриллиантом, то мама отвлеклась взглядом на другую покупательницу, которая примеривала аметистовые бусы.
– Ну, и купила женщина бусы?
– Купила потом, но сперва пошла в сберкассу.
– А сколько они стоили? – быстро спросил инспектор.
– Об этом спросил и Рябинин, – улыбнулась Светлана. – Шестьсот сорок рублей.
Женщина пошла в сберкассу. Бусы стоили шестьсот сорок рублей. Рябинин об этом тоже спросил.
Волна знакомой энергии хлестнула инспектора, отчего тело напряглось и влекомое этой хлесткой энергией уже хотело ринуться на свои разыскные пути...
– А это мой дом, – сказала она.
– Родственники у вас есть?
– Никого.
– Одна живете?
– Одна-одинешенька.
– Если утром оставите на столе чашку и вернетесь с работы – она стоит? – негромко спросил Петельников.
– Стоит, – тоже вполголоса ответила Светлана, полагая, что вопросы связаны с бриллиантом...
– Утром бросите книгу в кресло... Вечером лежит?
– Лежит.
– Гирю забудете на подоконнике, то есть бигудинку уроните на пол... Валяется?
– Валяется.
– Правильно, вы живете одна, – вздохнул инспектор. – А что сейчас будете делать?
– Еще не знаю.
– Тогда вы идете со мной.
