сделала пять, а в списке было десять. Каждый день я здесь обнаруживаю каких-нибудь подруг, знакомых или родственников, кончится тем, что я буду знать всю Москву… Здесь помнят обо мне как участнице живых картин тому 26 лет назад и по этому поводу всюду мне расточают комплименты» {965}.
В марте 1856 года Наталья Николаевна вместе с дочерьми возвратилась в Петербург, а на лето поселилась с ними на даче, где отдыхал у нее брат Иван Гончаров с женой Марией Ивановной. К тому времени супруги Гончаровы уже 18 лет прожили вместе. Имели двух сыновей и двух дочерей, но семейного счастья так и не было.
Наталья Николаевна, сопереживая им обоим, писала Ланскому:
«…Бедный мальчик, у него столько забот и страданий. Он и его жена — оба превосходные люди, каждый имеет большие достоинства и самые лучшие намерения, но, увы, Ване надо было бы другую жену, а ей другого мужа. Это две половинки яблока, которые не подходят друг другу. Жаль их бедных, а чем поможешь. Да сжалится над ними бог»{966}.
26 августа 1856 года стал днем коронации императора Александра II, хотя торжества по случаю его восшествия на престол начались еще в январе. (На одном из таких придворных балов дочь Пушкина, Наталья Александровна Дубельт, познакомилась с немецким принцем Николаем-Виль-гельмом Нассауским.)
В день коронации императором был издан Манифест, разрешающий декабристам вернуться из сибирской ссылки. — Закончилось их 30-летнее изгнание.
В тот же день указом императора П. П. Ланской был назначен начальником Первой гвардейской кавалерийской дивизии и оставался в этой должности до 23 апреля 1861 г.
Так уж совпало, что день коронации 26 августа — «Натальин день» — и семейные торжества Ланских (27-го — день рождения Натальи Николаевны) совпали с государственными.
Кстати, любопытная деталь о делах государственных и о поэзии. В том же году Наталья Николаевна извещала П. В. Анненкова о том, что она преподнесла императрице только что вышедшее издание произведений Пушкина, заметив: «Императрица при мне перелистывала книги, повторяя наизусть известные ей стихотворения…»{967}.
Сын Натальи Николаевны, 25-летний Александр Пушкин, женился на племяннице Петра Петровича — 19-летней Сонечке Ланской, которая, осиротев, с конца 1844 г. вместе с братьями Павлом и Петром воспитывалась в семье Ланских.
А. П. Ланская писала об этом:
«…Соня была круглая сирота; мать знала ее с самаго детства, изучила ея тихий, кроткий нрав, те сердечные задатки, из которых вырабатывается редкая жена и примерная мать <…> Одним словом, этот брак являлся для матери исполнением заветной мечты <…>
Дней за десять до свадьбы явился священник Коннаго полка, в котором брат служил, и объявил, что он отказывается совершить брак из-за родственных отношений <…> Мать тотчас же поехала к своему духовнику, протопресвитеру Бажанову, и вернулась страшно разстроенная. Он подтвердил ей, что это правило установлено вселенским собором, и сам митрополит не властен дать разрешения. Жених и невеста были как громом поражены. Оставался один исход — прибегнуть к власти Царя, воззвать к его состраданию и милосердию.
Мать так и поступила.
Ей представился случай лично изложить императору Александру Николаевичу историю этой юной, пылкой любви, изобразить разбитое сердце невесты на самом пороге желаннаго счастья, и он отнесся сочувственно к обрушившемуся на них удару. Прокурору Св. Синода, графу Толстому было высочайше поручено уладить это дело…»{968}.
В том же году было улажено и еще одно дело, тянувшееся 10 лет, — денежные претензии Дантеса к семейству Гончаровых были отклонены. Опека, учрежденная над детьми и имуществом Пушкина, вынесла решение, что «претензия Геккерна в данное время в уважение принята быть не может». Очевидно, опекуны учитывали не только расстроенное положение дел гончаровского майората, но и тот факт, что Дантес, будучи назначен на несменяемую должность сенатора, получал при этом «30 000 франков жалования в год».
«Это очень хитрый малый», — высказался в адрес Дантеса Проспер Мериме.
Позднее, когда дочери Дантеса вышли замуж, его внук по линии старшей из них, Матильды- Евгении, — Луи Метман, вспоминал:
«Влиятельным сенатором Второй Империи Дантес поселился в Париже на улице Монтэнь, рядом с нынешним театром Елисейских Полей. Здесь он выстроил для себя и семьи трехэтажный особняк (№ 27). Нижний этаж занимал он сам, а два верхних были отведены его многочисленному потомству. Вся семья сходилась по меньшей мере два раза в день в столовой. Днем Дантес обыкновенно отправлялся в экипаже в свой клуб „Серкль Эмпериаль“ на Елисейских Полях, а вечера неизменно проводил дома в кругу семьи, часто развлекая молодое поколение рассказами о своей молодости. На летние месяцы вся семья переезжала в Сульц»{969}.
В Москве от рака умерла поэтесса Евдокия Ростопчина.
Литератор Николай Васильевич Путята писал в некрологе: «7 декабря, на Басманной, у церкви святых Петра и Павла, толпился народ. Церковь была полна молящихся: совершался обряд отпевания усопшей графини Е. П. Ростопчиной. Она скончалась 3 декабря, после долгой, мучительной болезни, на 47 -м году от роду. <…> Тело ее предано земле за Троицкой заставою на Пятницком кладбище, возле праха свекра ее, знаменитого градоначальника Москвы в 1812 году»{970} .
«В это же время приехали из Швейцарии две барышни, сестры Андреевы, — писал Н. И. Шатилов, — из которых старшая, Ольга Андреевна, была очень красивая девушка, большого роста, прекрасно сложенная, с прекрасным цветом лица, красивыми темно-карими глазами и темными пышными волосами. Она была настоящим олицетворением русской красавицы. Обе они до приезда в Москву воспитывались в семье тогдашнего русского священника. Это были внебрачные дочери графини Ростопчиной, известной писательницы и поэтессы, и Андрея Карамзина. Карамзин был потом женат на вдове Демидова Авроре Карловне и погиб геройской смертью во время Крымской кампании, заслужив от турок прозвище льва»{971}.
На 68-м году жизни умерла хозяйка Тригорского Прасковья Александровна Осипова. А двумя годами ранее (2 сентября 1857 г.) умерла ее старшая дочь — девица Анна Николаевна Вульф.
А. П. Керн, по второму мужу Маркова-Виноградская, — П. В. Анненкову.
«9-е июня 1859-го г. С.-Петербург
Я вчера имела счастье, совершенно неожиданно, познакомиться лично с семейством Тютчевых, чего давно, давно пламенно желала. Они были так добры, что обещали доставить письмо к вам, и много мне об вас говорили, совершенно сообразно с тем впечатлением, которое на меня произвело наше знакомство. <…>
Меня прервали, и я до сего дня не нашла времени свободного и расположения продолжить начатое письмо; <…> А еще я вспомнила одно словечко Крылова. Однажды он уснул в самый разгар литературной беседы. Разговор продолжался под храп баснописца. Но тут спор зашел о Пушкине и его таланте, и собеседники захотели тотчас же узнать мнение Крылова на сей счет; они без стеснения разбудили его и спросили: „Ив. Андреевич, что такое Пушкин?“ — „Гений!“ — проговорил быстро спросонья Крылов и опять заснул. <…>
Я на днях видела брата Алексея Вульфа, который сообщил мне странную особенность предсмертного
