Утопический капитализм

движение либерализма. Поясним это обстоятельство.

С точки зрения меркантилизма, для того чтобы в целом обеспечить существование внутреннего в его отличии от внешнего, достаточно просто границы. Национальное государство, до того как оно по-настоящему структурируется изнутри, задается прежде всего в своих внешних пределах. Действительно, в исторической перспективе политические структуры становятся экономическими лишь очень постепенно. Соответствие между политической территорией и экономическим пространством начнет по-настоящему реализовываться лишь в XVIII веке. Хотя Монкретьен и говорит в начале XVII века, что «Франция – это мир», и делает набросок теории экономических отношений между провинциями, его экономическая мысль все еще остается сфокусированной на проблемах границы. В его эпоху гораздо проще было предложить экономическую политику, ориентированную на темы протекционизма и таможенного регулирования, чем разработать экономическую политику, структурирующую внутринациональное пространство.

В XVIII веке становится возможным определить в качестве цели экономическое «наполнение» нации. Целью политической экономии становится помыслить функционирование и конструирование внутринационального экономического пространства. С разницей в несколько лет Кантильон, Стюарт и Смит развивают теорию внутренней экономики. На их взгляд, решающим является уже не различие между внутренним и внешним, а различие между городом и деревней. В этом сдвиге само понятие торговли меняет смысл: внимание сфокусировано на ближних обменах, а не на удаленных. «Самая значительная и наиболее важная отрасль торговли каждой нации, – пишет Смит, – это та, которая ведется между жителями города и деревни» (La Richesse des nations. Т. II, livre IV, ch. IX. P. 337)[126]. Вся глава о колониях отмечена этим утверждением. Смит посвящает многие страницы развитию этой темы, обосновывая превосходство внутренней торговли. Например, он показывает, что это превосходство обязано тому факту, что оборот капитала во внутренней торговле гораздо быстрее (La Richesse des nations. Т. II, livre II, ch. V. P. 460–464)[127]. Но его аргументация строится прежде всего на том, что обмен между жителями города и жителями деревни представляется ему одним из источников и двигателей разделения труда. Забота о балансе между городом и деревней и балансе между годовым продуктом и годовым потреблением у Смита, так же как и у Кантильона, приходит на смену балансу между внешними торговыми обменами, который ранее был единственным объектом интереса. С точки зрения Смита, внешняя торговля даже, по всей видимости, становится второстепенной; он даже рассматривает ее чаще всего лишь в связи с производимыми ею внутренними эффектами. «Благодаря ей, – пишет он, – узкие границы внутреннего рынка больше не являются помехой, и разделение труда может быть доведено до самой высокой степени совершенства в любой частной отрасли ремесленного и мануфактурного производства. Открывая более обширный рынок для продукта труда, превышающего внутреннее потребление, она стимулирует общество к совершенствованию труда, к увеличению производительной силы труда, к наращиванию его годового продукта и к умножению благодаря этому богатств и национального дохода» (La Richesse des nations. Т. II, livre IV, ch. I. P. 25–26)[128]. Внешний рынок может быть лишь дополнением и продолжением уже структурированного внутреннего рынка. Кроме того, Смит считает, что внешняя торговля выгодна только тогда, когда она осуществляется с «богатыми и предприимчивыми» соседями: «Великая нация, окруженная со всех сторон кочующими дикарями и бедными варварами, может, без сомнения, приобрести богатства путем возделывания своих земель и путем внутренней торговли, но отнюдь не путем торговли внешней» (La Richesse des nations. Т. I, livre IV, ch. III. P. 91)[129]. Кстати, не случайно Смит очарован Египтом, Индией и Китаем. Много раз говорит он о мудрости их правительств, которые всегда отдавали предпочтение внутреннему судоходству, мало беспокоясь о том, чтобы поощрять внешнюю торговлю. Именно в размахе и легкости внутреннего судоходства видит он причину богатства такой страны, как Египет; поскольку эти средства внутреннего судоходства позволяют открыть любому продукту из любой провинции «национальный рынок в самой полной его протяженности». У физиократов находим то же недоверие к внешней торговле. По Кенэ, она является лишь «решением за неимением лучшего для наций, которым недостаточно внутренней торговли»; с точки зрения Мерсье де ла Ривьер, это «необходимое зло».

Эта концепция непонятна, в том смысле, что она не совпадает с вульгарными представлениями о либерализме, – если мы не видим либерализм как настоящую перестройку общества благодаря механизму обмена и разделения труда. Сводить либерализм к требованию свободного обмена – значит не понимать его. Либеральное представление о человеке и обществе берет начало в концепции экономического обмена как структурирующего социальную реальность. Свободный обмен – лишь следствие. Он не вырастает из простого желания устранить таможенные барьеры; он неизбежно возникает как следствие уничтожения различия между внутренним и внешним; он уравнивает внутреннюю и внешнюю торговлю. Кантильон, еще до Смита, был первым, кто мыслил торговлю унифицированно, рассматривая обмены как структурированные разницей в ценах во времени и в пространстве (см.: Essai sur la nature du commerce en general. 2e paitie, ch. II. P. 66–68). В своем знаменитом исследовании о локализации провинций-экспортеров Галиани также будет считать эквивалентными внешнюю и внутреннюю торговлю (см. Discours sur le commerce des bles. P. l1–15).

Именно понятие рынка дает возможность помыслить эту эквивалентность, представляя пространство структурированным всеобщей географией цен, а уже не политическими границами. Таким образом, только потому, что либерализм сначала осуществляет «возврат к внутреннему», он способен затем претендовать на преодоление границ. Только потому, что он возвращается к истокам проблемы обмена, он способен придать «внешней» торговле смысл, радикально отличный от того, каким его наделяли меркантилисты.

Поэтому не следует понимать либерализм как своего рода идеологический продукт расширения международной торговли[130]. Наоборот. Либерализм связан с формированием настоящих внутренних рынков в различных европейских странах. Действительно, в XVIII веке внешняя торговля растет только количественно, по сути своей не меняясь, в то время как внутренняя торговля переживает глубокую трансформацию и по-настоящему наполняет нацию, которая таким образом становится для себя – безусловно, очень постепенно – настоящим обществом рынка.

3. Формирование однородного пространства

Проект рыночного общества неотделим от логической перестройки экономического пространства. Озабоченность этим уже явственно видна у Кантильона. Он тщательно анализирует отношения между торговыми потоками и устройством территории. Экономика Кантильона основывается на теории локализации деревень, поселков, городов и столиц (см. 1-ю часть его Essai sur la nature du commerce en general).

В этой перспективе либерализм характеризуется тем, что требует некоего диффузного и непрерывного пространства. Написанная Тюрго статья «Ярмарка» в «Энциклопедии» особенно показательна в отношении этого нового подхода к пространству. Различие между понятием ярмарки и понятием рынка он делает символом двух разных концепций экономической ткани, несмотря на то что оба термина подразумевают в своем роде одно и то же «стечение продавцов и покупателей в особых местах и в особое время». Но ярмарка представляет идею «стечения более многочисленного, более торжественного и, следовательно, более редкого». Она задает пространство прерывистое и сильно поляризованное. Тюрго, впрочем, показывает, что экономическая рентабельность ярмарки неизбежно низка из-за связанных с ней больших дорожных и транспортных расходов. Она оправданна лишь в той стране, где «торговля стеснена, перегружена регламентацией и, вследствие этого, слабо развита». Ярмарка жизнеспособна лишь в системе, структурированной механизмами привилегий и освобождения от налогов. Так что она – символ экономического интервенционизма, фактор растрат и неравного распределения в пространстве. И напротив, рынки формируются естественным образом. «Конкуренция между торговцами, – пишет он, – манит покупателей надеждой на дешевизну продукции, и как первая, так и вторая продолжают взаимно расти вплоть до уровня, когда неудобства, связанные с расстоянием, компенсируются для удаленных покупателей дешевизной продукта, достигнутой за счет конкуренции». Так формируется сеть рынков, структурируемая состоянием коммуникаций, местами локализации населения и природой продуктов.