мой взгляд, дети могут беспокоить родителей лишь в том случае, если они не поддаются воспитанию и не признают порядка. А в остальном — какое же тут беспокойство? У меня — пусть даже, с точки зрения большеносых, в далеком прошлом — было четверо сыновей от старшей жены и восьмеро — от наложниц, а кроме того, еще около тридцати дочерей, и все же я каждый раз радовался рождению ребенка, тем более сына. Немного странно, конечно, что ребенок родится от семени, которому, так сказать, тысяча лет: это нарушает естественную последовательность поколений. Однако если даже из-за того хаоса, который я застал в мире большеносых, небо не обрушилось людям на голову, то оно тем более не обрушится из-за одного маленького ребенка — по крайней мере я на это надеюсь.
Но госпожа Кай-кун заверила меня, что ребенка быть не может. Неужели она бесплодна? — огорчился я. Нет, она не бесплодна, успокоила она меня: она просто принимает пилюли.
Да-да, так оно и есть. Большеносые принимают пилюли не только от душевных мук, но и для того, чтобы не рождались дети. Я, разумеется, попросил показать мне такую пилюлю. Она маленькая, белого цвета, и принимают ее не так, как вполне естественно было бы предположить, а просто кладут в рот.
Поскольку роды, насколько я слышал, вещь для женщин довольно мучительная, можно было бы ожидать, что, обладая такими удобными пилюлями, женщины у большеносых вообще рожать перестанут.
Однако это явно не так, ибо детей здесь довольно много. Об этом я тоже спросил госпожу Кай-кун. Она объяснила, что эта проблема приняла у них иную форму. Не иметь детей предпочитают, во-первых, женщины знатные и образованные — или просто легкомысленные, но желающие сохранить свою свободу (вот еще одно странное представление, понять которое нам с тобой очень трудно); во-вторых, наложницы, раздевающиеся танцовщицы и иные подобные им дамы; если у них и появляются дети, то очень, очень редко, да и то чаще всего по ошибке, когда они забудут вовремя принять маленькую белую пилюлю. Много детей бывает у женщин из простонародья. Есть, конечно, исключения: так, она сама знакома с одной семьей, где муж — известный ученый, да и жена отличается большим умом, и у них много детей, кажется, семь или даже девять. Она никогда не расспрашивает их об этом, но полагает, что мужу, прославившему свое имя на поприще не только науки, но и музыки, просто очень нравится быть
— А Срединное царство, или Ки Тай, как ты его называешь, тоже принадлежит к странам, именуемым «третьим миром»? — спросил я.
— И да, и нет, — ответила она. Тут тоже все оказалось очень сложно.
— Хорошо, — продолжал я свои расспросы. — Если людей в тех странах стало так много, что им негде ногу поставить (что неудивительно, ибо ноги в этом мире у всех очень велики, — подумал я при этом, однако вслух не сказал, так как у госпожи Кай-кун, между нами говоря, ноги тоже слишком велики — по нашим понятиям, конечно), и если они от голода уже начинают пожирать друг друга — что, конечно, помогает сократить население, но не решает проблему полностью, — то почему же люди оттуда не едут сюда, где еще достаточно и еды, и места?
— О, это очень просто, — ответила госпожа Кай-кун. — Они об этом не знают.
— А вы, конечно, не спешите сообщить им, — догадался я.
— Конечно, — подтвердила она.
И все же дело тут, как мне кажется, обстоит не совсем так. Попробую выяснить поточнее. Возможно, я еще спрошу об этом господина Юй Гэнь-цзы.
Так или иначе, детей у госпожи Да Х'мань нет. Она принадлежит к тем образованным и знатным дамам, которые «дорожат своей независимостью» — что бы это ни значило в приложении к женщинам. Приняла она нас радушно. Угощение тоже было вполне сносным. Шан-пань был охлажден как следует. Мы беседовали о том о сем, и я испытывал истинное удовлетворение, хотя статуэтки, ковер и некоторые другие вещи, бывшие в комнате, неприятно напомнили мне о буддизме.
Когда после ужина прошло некоторое время, госпожа Да Х'мань неожиданно предложила сходить «попариться». Я не понял, о чем идет речь, однако госпожа Кай-кун немедленно согласилась, говоря, что объяснять слишком долго, лучше уж я сам все увижу. Вообще же это освежает и бодрит.
Я не буду рассказывать тебе все подробности. Скажу лишь, что «парятся» большеносые в особых подвалах, именуемых «Сяо На» и введенных у них совсем недавно. Кто их изобрел и что он при этом думал, остается для меня загадкой. Скорее всего это связано с одной из неискоренимых привычек большеносых — поливать себя водой по любому поводу. Об этом я как-нибудь напишу тебе подробнее. Вообще же я заметил, что большеносые удивительно любят быть мокрыми. Когда был придуман этот способ «париться», многие из большеносых немедленно устроили у себя в домах купальные подвалы. (У нас в Го-ти Ни-цзя тоже такой имеется; однако я в него не хожу.) Подвал этот обычно тесен, обшит досками и настолько жарко натоплен, что почти невозможно дышать. Войдя туда, большеносые усиленно поливаются водой, хотя и без того потеют, как напуганные поросята, и хлещут друг друга по спине свежесорванными розгами; худшее же из всего, что обязан совершать «парящийся», это регулярные прыжки в холодную воду. С тех пор как кипящая вода исключена у нас из списка дозволенных пыток, мир не видел ничего подобного.
Впрочем, сколь ни мучительна была эта пытка, благодаря ей я тоже пережил нечто любопытное: когда мы спустились в подвал, обе дамы, нисколько меня не стыдясь, разоблачились донага. Да-да, госпожа Да Х'мань тоже разделась без всякого стеснения. И хотя я протестовал как мог, меня тоже заставили раздеться. Госпожа Кай-кун довольно язвительно шепнула мне, чтобы я бросил свои «Ки Тайские церемонии»: в Сяо На жеманиться не принято, и если бы я, как хотел сначала, оставил на себе штаны, то хозяйка сочла бы это крайне невежливым.
Итак, мы уселись: госпожа Кай-кун, госпожа Да Х'мань и я. Некоторое время спустя я осмелился поднять взгляд на нашу хозяйку. Она была худая, как мальчишка, и загорелая, точно раб после месяца полевых работ; грудь же у нее была поистине гороподобна. Величественные размеры груди здешних женщин бросились мне в глаза еще в той Харчевне Раздевающихся Дам, где мы побывали вместе с мастером Юй Гэнем, а потому я считаю своим долгом внести некоторые поправки в тот образ госпожи Кай- кун, который ты мог составить по полученным от меня письмам.
Для того чтобы ты понял мои слова, мне придется сделать еще одно небольшое отступление: вначале я писал, как ты помнишь, что так же не могу различать жителей здешнего мира, как не мог бы различить ящериц, сбившихся в плотный клубок в прохладной пещере (ты легко поймешь, откуда взялось это малоприятное сравнение, если внимательно читал мои письма, в чем я, впрочем, не сомневаюсь). Со временем я научился различать их лица, однако еще долго не умел отличать мужчин от женщин — если, конечно, лицо искомой персоны не украшала окладистая борода, что здесь встречается не так уж часто. У женщин большеносых всегда очень крупные (по нашим понятиям) ноги, почти ничем не отличающиеся от мужских. Долгое время я полагал, что все большеносые, встречающиеся мне на улицах, принадлежат к мужскому полу. Ведь, по нашим понятиям, женщине на улице просто нечего делать. Таким образом, я перенес наше представление о женщинах на здешние свои наблюдения. И, как ты теперь уже знаешь, ошибся. Потом я какое-то время думал, что мужчин и женщин у большеносых можно различить по цвету зонтиков. В какой-то мере это верно, как я выяснил, однако способ этот действует лишь во время дождя, ибо большеносые пользуются зонтиками только для защиты от воды, зонтиков же для защиты от солнца не знают. А дождь у них идет хотя и часто, но тоже не всегда.
Потом, позже, я заметил, что у здешних женщин необычайно велика грудь. У нас, правда, старухи и кормилицы тоже имеют большую грудь, но мы воспринимаем это скорее как отклонение от нормы. Вообще грудь, нормальная по нашим понятиям, встречается у женщин-большеносых редко. Кроме того, они нарочно носят платье, открывающее и подчеркивающее грудь. Первая неприкрытая грудь, увиденная здесь мною — ибо столь много раз описанное мной полупрозрачное платье с волнистым узором никак нельзя назвать прикрытием, — принадлежала госпоже Кай-кун. Вполне естественно, что мне, привыкшему к совершенно
