MMIX - Год Быка

51. Осторожно, злая королева

После предыдущих открытий в автобиографических записях Булгакова пришлось ещё раз внимательно перечитать его «Театральный роман». История с таинственным мефистофельского облика Рудольфи, очевидно, отражает ту же трагикомедию, которая в более жёстком варианте отражена в синопсисе пьесы про «Ричарда первого». И здесь итальянская фамилия редактора, способного в условиях СССР издать безнадёжно белогвардейского писателя, а потом внезапно исчезнуть за границу вслед за не менее таинственными партнёрами. Во всяком случае, очевидно, что Роберто Бартини, а это был он, работал с талантливыми советскими писателями довольно бережно, что называется в бархатных перчатках. Однако, судя по прощальной «пьесе», Булгаков сильно переживал это «добровольное» сотрудничество с богоборческой властью.

Ещё один момент мы упустили в прошлый раз – в ненаписанной пьесе Ричард Ричардович появляется из тайного входа, устроенного внутри здания самой политической полиции. Речь идёт о какой- то скрытой иерархии внутри системы. Собственно, о необходимости раскрытия этой исторической тайны Булгаков нам и сигнализирует, когда включает в парад гостей в 23 главе главу ОГПУ и его помощника. Генрих Ягода оказывается в ряду исторических персонажей, которые были обвинены в преступлениях, которых не совершали. А ещё в ряду исторических покровителей алхимиков.

Этот же сигнал: «осторожно, ложное обвинение!» – имеет значение и внутри сюжета Романа. Булгаков ещё раз обращает наше внимание на то, что Коровьев увлечённо врёт Маргарите в том, что касается мужской части представляемых гостей. Точнее, намеренно повторяет напраслину, которую в своё время возвели на господина Жака или графа Роберта завистливые и малообразованные современники, либо злокозненные политические соперники. Впрочем, эта сквозная сюжетная линия начинается ещё в первой главе. Помните, Воланд сообщает как о главной цели своего приезда работу с рукописями «чернокнижника» Герберта Аврилакского. Но упомянутый алхимик и писатель X века вовсе не был чернокнижником, а просто умным и необыкновенно образованным для своего века учёным, политическим и церковным деятелем.

Интерес Воланда к творческой личности римского папы Сильвестра II трудно объяснить, если считать самого Воланда «чёрным магом» или даже самим сатаной. Но если придерживаться нашей изначальной гипотезы о том, что в булгаковском Романе так же, как в «Фаусте», речь идёт о судьбе новой гуманитарной науки, то интерес к трудной судьбе предшественников на этом трудном пути познания становится понятен. Не ждёт ли творца новой науки такая же судьба?

Теперь можно плавно перейти к мотивации Коровьева. Ему-то зачем повторять для Маргариты страшные сказки давно прошедшей эпохи? В чём его интерес? Этот вопрос тоже останется без ответа, если, как раньше, считать Воланда и Фагота союзниками, а не соперниками. А вот, если придерживаться гипотезы, что Коровьев – это слегка изменивший внешность, но не сущность муж Маргариты, то сцена встречи гостей на лестнице сразу приобретает глубину и драматичность:

«– Очаровательнейшая и солиднейшая дама, – шептал Коровьев, – рекомендую вам: госпожа Тофана, была чрезвычайно популярна среди молодых очаровательных неаполитанок, а также жительниц Палермо, и в особенности среди тех, которым надоели их мужья. Ведь бывает же так, королева, чтобы надоел муж.

– Да, – глухо ответила Маргарита…»

То есть Коровьев, на самом деле, всю дорогу капает на мозги бедной, испуганной, растерянной женщине, бередит эмоции, пытается оказать моральное давление. Понятно ведь, что это самой Маргарите надоел муж. И это она освободилась из плена с помощью зелья от Воланда. А теперь этот самый муж, не потерявший надежду вернуть пленницу в свой готический замок, приравнивает побег Маргариты к гнусному преступлению. А самого Воланда наш политтехнолог равняет к образу Тофаны, которая тоже, вот совпадение, хромает на левую ногу.

В таком случае становится ясна цель комментариев Коровьева к биографиям выдающихся личностей, совмещавшим занятие наукой с политической деятельностью. Алхимик Жак ле Кёр, министр финансов при французском короле Карле VII, также как фаворит английской королевы Елизаветы I граф Роберт Лейчестер, а равно и «чародей и алхимик» Рудольф II, германский император – все они были жертвами молвы, наветов, попадали в опалу и даже в изгнание. Но висельниками или тем более палачами, как их рисует перед Маргаритой Коровьев, точно не были. Однако нужно создать у нашей испуганной, потерявшей нравственные ориентиры творческой общественности негативный стереотип восприятия сильной личности, способной влиять на политику своими знаниями и умениями.

Именно таков Воланд со своим «магическим кристаллом» новой науки, следовательно он и есть – дьявол во плоти, чёрный маг и вообще достоин участи госпожи Тофаны. Не это ли и есть мечта Коровьева? И мечта эта невольно перекликается с мыслями Великого инквизитора из романа Достоевского. Кстати, если уж зашла речь о «Братьях Карамазовых», то клетчатый костюм чёрта заимствован оттуда. А ещё эти сатанинские мечты созвучны желаниям Каифы из второй главы.

Коровьев врёт о гостях-мужчинах, но о женщинах-преступницах говорит правду. Наверное, чтобы вызвать у эмоциональной Маргариты чувство сопереживания и вины за измену мужу. Вот и история Фриды почему-то вызывает у Маргариты самый живой отклик, как будто речь о ней самой. Хотя вроде бы Маргарита детей не душила, хотя бы по причине бездетности. И всё же Маргарита готова просить у Воланда прощения Фриды даже ценой своего счастья, как будто сама виновна в таком же преступлении.

Да, действительно, следует признать, что Коровьев большой виртуоз в игре на струнах человеческих слабостей и пороков. Но в данном случае, похоже, перестарался и перехитрил сам себя. Во-первых, чуткая героиня должна была узнать в образе Фриды совсем другую Маргариту, совсем не ту, которую в качестве образца для подражания предложил ей лукавый Коровьев. Всё-таки Маргарита – женщина светская и, в отличие от Бездомного, оперу Гуно видела и слышала. Судьба Фриды слишком похожа на судьбу Гретхен, чтобы Маргарита не вспомнила о другом значении своего имени.

Во-вторых, образ убитого младенца напомнил героине о недавнем разговоре с Воландом. А значит и о том, что она здесь присутствует не для веселья, а для спасения. Но главное, что Маргарита действительно, как и хотел Коровьев, ощутила себя преступницей. Как же это может быть? Откуда это чувство вины, эта готовность понести наказание, отказавшись от обещанного Мефистофелем воссоединения с возлюбленным? Похоже, мы обнаружили ещё одну, незамеченную ранее параллель из «Фауста» – сцена в тюрьме, куда Фауст проникает со связкой ключей. Обнаружив эту параллель, вынуждены тут же соотнести её с 13 главой, где со связкой ключей в клинику к Бездомному проникает дух Мастера. Только не будем забывать, что соответствия с 12-13 главами у нас зеркальные, отрицающие. Вот и Фагот-Фауст – это не Мастер, а наоборот.

Чтобы понять переживания Маргариты из-за рассказа о Фриде–Гретхен, нам придётся вспомнить, что образ бездетной жены тоже относится к символике посланий апостола Павла. Точнее, там сказано о жене, которая «спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием».[71] Этот символический образ один из самых сложных для истолкования. На самом деле, мы будем опираться на образы Романа, чтобы истолковать это условие спасения души, а не наоборот. Но послание Павла задаёт нам направление поиска смысла.

В общем-то, судьба нашей героини не так сложна, чтобы заблудиться в поисках источника чувства вины. Кто или что в жизни Маргариты является тем чадом, которое сама Маргарита считает погибшим, но которое ещё может её спасти? Так же, как к воспоминаниям о мастере, и даже сильнее Маргарита привязана только к роману о Понтии Пилате, безвременно погибшему в огне. При этом героиня винит в гибели этого детища себя, а не заболевшего мастера.

Очень похоже на правду. В таком случае, что означает возглас переживающей вину героини: «А где же хозяин этого кафе?». И почему она так остро реагирует на невинное замечание Бегемота: «при чем же здесь хозяин?». Хозяин действительно не душил младенца в лесу. То есть в нашем случае – не жёг роман в печке. Следовательно, по авторитетному мнению свиты Воланда, это не мастер. Поскольку мастер – это лишь телесная ипостась