фигурой из-за своих бесконечных речей, своего стремления к пышности, склонности к псевдорадикальности, из-за свойственной ему фальши. К тому же никому не приходило в голову, что большевики могут удержать бразды правления больше двух-трех месяцев. Считалось, что их власть вызовет мощную реакцию, а после этого самое худшее, что могло случиться, это диктатура.
Введенные в заблуждение мечтами, не имея ни малейшего представления о том, что нас ожидает, мы даже и не думали о том, чтобы уехать из России. Да и как это было возможно? На Западном фронте все еще шла война. Мы и представить себе не могли, что можем покинуть свою страну в такое время. Мы невольно по-прежнему не отделяли своей судьбы от ее. И разве император не отказался покинуть Россию в начале революции, хотя у него еще была возможность это сделать?
Крайне левые радикалы становились все сильнее и энергичнее. Говорили, что как только они придут к власти, то начнут осуществлять свою программу и национализировать частную собственность. Очевидно, начали бы с нас. Но даже если они и конфискуют все деньги в банках, у нас все же останутся наши драгоценности. Мои находились в Государственном банке в Москве. Я думала, что разумнее будет забрать их оттуда, пока не стало слишком поздно, что надежнее будет спрятать их дома. Поэтому мы решили поехать в Москву, взять драгоценности из банка и повидать тетю Эллу, которая еще не была знакома с моим мужем. Взяв с собой совсем немного вещей, мы уехали в конце октября. В Москве мы остановились в доме Юсуповых рядом с Николаевским вокзалом.
В первые два или три дня мы не пошли в банк, а оставались дома с тетей или наносили визиты родителям моего мужа, которые тоже остановились в Москве у друзей.
Город казался спокойным. Наконец, 30 октября мы решили пойти в банк за драгоценностями, рано встали и отправились туда.
Открывая для нас ворота, старый дворник сказал: «В городе что-то не то. Сдается мне, что сегодня большевики что-то затевают. Может быть, вам не следует выходить; в наше время лучше быть осторожными».
Он был прав; в городском воздухе было что-то совершенно необычное. То особое ощущение неотвратимости хаоса, приобретенное с начала революции, овладело нами. Когда мы шли, мое сердце болезненно сжималось.
Но улицы были по-прежнему пустынны. Мы взяли первого попавшегося извозчика и поехали к центру города. Сначала нам попадались небольшие группки, а затем и толпы вооруженных солдат. Их лица выражали то же глупое возбуждение, которое я замечала раньше.
Когда мы повернули на Тверскую, нас остановил солдатский пикет, преградивший нам путь винтовками. Мы поехали в объезд. Тогда где-то далеко мы услышали быстро следовавшие один за другим выстрелы, похожие на барабанную дробь. Люди побежали по улице, и снова мы увидели солдат, которые собирались группами и бежали. На углу боковой улочки, на которой был расположен банк, мы отпустили извозчика, предпочтя идти пешком. Извозчик, стегнув лошадь, пустил ее в галоп и быстро исчез из поля зрения.
Какие-то люди несли пустые носилки. У моих ног лежал, неловко раскинувшись, человек в темном поношенном пальто: его голова и плечи лежали на тротуаре, а тело на проезжей части улицы. Но я еще не совсем понимала, что все это значит.
Внезапно в конце боковой улицы, которая вела на Тверскую, раздался залп невидимых ружей. Мы с Путятиным даже не обменялись взглядами, а поспешили к банку. Дверь была заперта на замок и на засов. В полной растерянности мы остановились и посмотрели друг на друга. Что теперь?
Напряжение на улице быстро нарастало. Звуки выстрелов, иногда далекие, иногда совсем близкие, почти не прекращалась. Все извозчики, естественно, исчезли; и нам сейчас в любом случае было бы невозможно проехать через город. Куда же двигаться?
Путятин совсем не знал Москву. Я почти все забыла за годы своего отсутствия. И все же мы не могли оставаться здесь; стрельба становилась все слышнее; нам надо было куда-то идти.
В нашу улочку хлынула небольшая толпа людей с Тверской, будто спасаясь от погони. Их непрерывный стремительный бег увлек нас за собой. Путятин, боясь, что мы можем потерять друг друга, крепко схватил меня под руку Мы бежали вместе с толпой, которая толкала и тащила нас на улицу, параллельную Тверской.
Здесь шумно громыхали грузовики, проезжая мимо и везя вооруженных солдат. Эти солдаты ехали стоя в кузове, плотно прижавшись друг к другу, и стреляли наобум, так как по булыжной мостовой в грузовиках подбрасывало вверх и вниз. Пули проносились со свистом над нашими головами и попадали в окна нижних этажей. На землю со звоном падали оконные стекла. Иногда кто-нибудь из толпы вдруг оседал на землю бесформенной кучей или падал, неловко вскинув руки. Я не оборачивалась, чтобы посмотреть на них. Второй раз в жизни я испытывала смертельный страх.
Мы крались с одной стороны улицы на другую, избегая больших оживленных мест, стремительно, как крысы, перебегая от угла к углу. Пока было возможно, мы старались идти в направлении той части города, где жили родственники моего мужа. Дом Юсуповых был так далеко, что добраться до него не было никакой возможности.
К полудню мы были только у Большого театра. Теперь снаряды рвались над городом; мы слышали взрывы и оглушительный рев, когда они попадали в цель. На одной из боковых улочек, прилегающих к Театральной площади, нам пришлось оставаться долгое время. Стрельба шла со всех сторон, все выходы были заблокированы.
Затем внезапно, вероятно с площади, на нашу улицу цепочкой быстро метнулись солдаты. Это был крутой подъем; когда они поднимались по улице в нашу сторону, то наклонялись вперед. Мы видели, как на ходу они перезаряжали свои ружья.
Недалеко от нас они остановились, обменялись ничего не выражающими взглядами, развернулись во всю ширину улицы и, подняв ружья, прицелились.
Небольшая толпа людей, среди которых мы сначала в ужасе распластались у стены, не надеясь на спасение теперь, когда черные дула винтовок были нацелены на нас, все разом легли на землю. Я осталась стоять. Я просто не могла лечь на землю под дулами винтовок этих людей и предпочла встретить неизбежное стоя. Моя голова не работала, я не думала, и все же я не могла лечь на землю.
После первого залпа раздался второй. Я слышала, как пуля ударилась в стену прямо над моей головой, затем еще две. Я была еще жива. Я не помню, как и куда ушли солдаты, не помню, что происходило вокруг. Помню только, что я обернулась и увидела на яркой желтой штукатурке дома три глубоких дыры, а вокруг них белые круги там, где отскочила известка. Две дыры почти слились в одну, третья находилась чуть дальше.
То, что случилось потом, осталось в моей памяти как непрерывный кошмар. Подробности часов, которые мы провели в тот день на улицах Москвы, окутаны туманом, пропитанным чувством непередаваемого ужаса и отчаяния. Мимо меня бежали люди, они падали, поднимались или оставались лежать; крики и стоны смешивались с громом выстрелов и взрывами снарядов; в воздухе висела пыль и отвратительный запах. Мою голову переполняло так много впечатлений, что она больше их не воспринимала, разум отказывал. Мы добрались до стариков Путятиных только после пяти часов вечера, проведя весь день, с девяти утра, на улицах.
Я не помню, как и когда мы вернулись в дом Юсуповых. Только знаю, что канонада не стихала в течение всего следующего дня, смешиваясь со звоном церковных колоколов, от которого делалось еще горше. Слуги забаррикадировали все входы; на протяжении всей той ночи и последующего дня мы жили в ожидании вооруженного нападения. Однако, к счастью, дом находился на окраине города, и банды, которые грабили дома и квартиры в центре, не добрались до нас.
Ночью второго дня поднялась тревога. Мы, конечно, не спали. Внезапно в тишине, которая объяла город с наступлением ночи, мы услышали топот тяжелых сапог, затем стук чем-то тупым и тяжелым в дверь. Эти звуки, шедшие с улицы, ясно отдавались эхом по всему дому. Мы слушали, затаив дыхание. Я не могла пошевелиться. Но все огни были погашены, дом с улицы был окружен толстой стеной, и мародеры, очевидно, не знали местности и не знали, чей это дом. Потоптавшись какое-то время у стены, они решили уйти, но не преминули сделать несколько выстрелов в сторону дома. Их пули попали в стену.
Так прошло два-три дня. Стрельба не прекращалась. Мы были отрезаны от всех. Слуги боялись выходить за продуктами. Когда все запасы, которые были в доме и которые мы очень экономно
