Здесь плавают головастики разных возрастов! Поэтому и число рядов зубчиков у них тоже разное. Но тогда… Тогда существующий определитель не годится. Им нельзя пользоваться.
— Сева! Великолепная тема для самостоятельной работы: составить определитель головастиков с учетом их возраста. А что? Посоветуйтесь с Николаем Ивановичем, может быть, действительно вам стоит взять такую тему?
Удивительно! Этот парень все время смотрит вниз, может быть, он недоволен моим внезапным вмешательством?
— Что ж, можно взять и такую тему, — отвечает Сева, — только тогда уж вместе с вами…
Тема Николаю Ивановичу понравилась. Оказывается, он так и предполагал: стоит покопаться в головастиках, и тема родится сама собой. Он только посмеялся, что мы собрались составить определитель головастиков за девять дней. Сказал, если мы успеем описать развитие только головастика травяной лягушки, и то это будет очень ценно.
Развитие травяной лягушки, начиная от икры и кончая взрослой особью, мы с Севой разбили на пятнадцать стадий. Каждую стадию решили описывать и зарисовывать. Два дня рисовали вместе. Одни стадии рисовал Сева, другие я. Но потом Сева сравнил рисунки и свои разорвал. И вот уже три дня я рисую одна. Сижу целыми днями. Только утром мы ходим, ищем по прудам икру травяной лягушки. У нас нет ранних стадий.
Я рисую очень медленно, и мне кажется, что Сева недоволен моими темпами. Сам рисовать отказался, а от меня хочет, чтобы я рисовала и хорошо, и быстро. А я быстро не умею. Если бы Сева переделывал, как я, каждую линию по двадцать раз, уверена, он рисовал бы ничуть не хуже меня. Но может быть, мне только кажется, что он недоволен! Вообще его трудно понять. Он как-то больше со мной молчит. Я сначала думала, что он вообще такой скучный и молчаливый. Но тут есть девочки из его группы, он с ними проводит все вечера, и, по-моему, довольно весело. Сегодня утром у меня с Севой из-за них произошло даже небольшое столкновение. Дело в том, что, когда я вместе с Севой прохожу по территории биостанции, эти «Севины девчонки» просверливают меня глазами. И мне ужасно неловко, что я тащусь каждый раз за Севой сзади. Ведь если бы не работа, я бы не ходила. Очень надо! Сегодня утром, когда мы входили на биостанцию, я опять увидела, как «Севины девчонки», завидев меня, стали подталкивать друг друга локтями. Тогда я сказала Севе, что на территории биостанции он должен ходить со мной рядом. Завтра мы опять пойдем за икрой и, сколько еще будем ходить, неизвестно. Если мы не найдем икры, то работу нельзя будет закончить. У нас есть семь последних стадий, а семи первых нет. Сейчас я рисую четырнадцатую стадию и уже совершенно замучила головастика. Через серебристо-зеленый покров живота у него золотистой спиралью просвечивает кишечник. Это надо нарисовать, а у меня не получается. Стираю, рисую, опять стираю. И так уже четыре часа подряд.
Для того чтобы головастик лежал на спине неподвижно, надо, чтобы он лежал почти совсем без воды. Через каждые пятнадцать минут я даю головастику «отдохнуть»: наливаю в часовое стекло воду. Несколько минут головастик плавает. Потом я снова сливаю воду, переворачиваю его на спину и продолжаю рисовать.
— К вам можно?
К Севе пришли девочки из его группы.
— Ира, тебе письмо. Сева, ты выйдешь с нами?
— Сейчас. Только вот домою.
— Что это, как мы ни придем, ты все моешь часовые стекла?
Сева краснеет. Оставляет часовые стекла, выходит.
Письмо от Тани.
Ирочка!
У меня все ужасно. Хотела к тебе приехать, но эта практика такая трудная, что мы сидим в университете с утра до вечера. Может быть, ты приедешь в Москву? Витька прислал мне письмо. Я в нем ничего не понимаю. Пишет о каких-то сестрах. Я ему написала письмо. Но не отослала! Буду ждать твоего решения. Только отвечай скорее! В письме я написала о своем отношении к нему (ты знаешь каком) и чтобы он ответил, как он относится ко мне и к тебе. Отсылать мне письмо или нет? Правильно посоветовать можешь только одна ты.
Жду ответа. Обязательно. Поняла?
С твоим Севой я один раз в прошлом году разговаривала. В коридоре. Долго. Он мне не понравился. По-моему, много о себе мнит. Жду ответа. Срочно!
Входит Сева.
— Ира! Два часа назад на Сером озере видели икру!
— Надо идти. Но я должна дорисовать. Ты пока соберись. Хорошо?
— Лупу брать?
— Да. И часовые стекла не забудь.
— Тебе банка эта еще нужна?
— Нет. Но вода нужна.
— Воду я солью в кристаллизатор. А ведь действительно, я только и делаю, что мою у тебя посуду.
— Знаешь что! — Я отрываюсь от лупы. Смотрю Севе прямо в глаза. — Мне очень интересно, зачем эти девочки приходят сюда каждый день?
Сева краснеет. Очевидно, у него близко расположены кровеносные сосуды.
Серое озеро. Я сижу на берегу. А Сева в болотных сапогах бродит по воде. Болотные сапоги высокие, доходят ему до бедер. У верхнего края сапог сбоку есть петли. Ремень, продетый в петли и стянутый в поясе, не должен давать сапогам спускаться. Но Сева почему-то ремень не надевает. А чтобы сапоги не спускались, петли держит в руках. Спотыкается: руки заняты и равновесие удержать трудно. Икры нет.
«Моет посуду». Я же не заставляю его мыть. Я сама могу великолепно вымыть эти несколько часовых стекол. Дело не в этом. Дело в том, что я рисую, а ему нечего делать. Но я в этом не виновата… Он сам отказался рисовать. И мы в конце концов будем еще вместе писать эту работу.
Сева все ходит и ходит. Может, девчонки подшутили над ним и здесь нет никакой икры? Что они в нем нашли? Сутулый, неловкий. Глаза, правда, красивые, но тоже странные — слишком сосредоточенные. И потом, их же не видно, он всегда смотрит вниз. Ну, Галя, понятно, в него влюблена. Вероятно, из-за этого она такая прибитая. А другие? Правда, может быть, они приходят к Севе ради Гали. Меня же таскала Танька за собой всюду, где можно было встретить Виктора.
И все-таки я их не понимаю. Ведь Сева еще совсем маленький. Кажется, он шестнадцати лет поступил в университет с золотой медалью. Сын членкора и правнук академика. Теперь я хоть знаю, почему девчонки между собой называют его «правнук». Несчастный Сева — все его как-нибудь называют. Я его про себя называю Редибунда — это по-латыни «озерная лягушка». А все потому, что я в последнее время либо смотрю в лупу на головастиков, либо на Севу, и мне уже кажется, что рот у Севы тоже образовался из рядов роговых зубчиков. Я один раз себе это вообразила и теперь никак не могу от этого отделаться. Танька говорит, что когда я чем-нибудь занимаюсь, то уже ничего другого вокруг не вижу. Она меня так и называет: Абажуркин, Форточкин, Пятеркин, а сейчас я, наверно, Рисовалкин.
Вчера случайно зашел разговор с Николаем Ивановичем о кафедрах. Почему я пошла на ВНД — кафедру высшей нервной деятельности? Я ответила: чтобы изучать механизмы процессов. Он мне возразил: тогда уж лучше было пойти на биохимию. Я услышала про биохимию и взорвалась. Сказала: хочу заниматься животными, а не выжимками из них. Глупо так вышло. Николай Иванович, наверное, решил, что я просто дура. Жаль. Он такой замечательный ученый. К нему на лекции ходят студенты со всех кафедр.
Не понимаю, почему все так против кафедры высшей нервной деятельности? Витька уверен, что я не останусь на этой кафедре. Один папа доволен моим выбором. Он считает, что на этой кафедре все мои
