— Радоваться надо!
Екатерина Ивановна посмотрела на профессора с недоверием.
— Одна похудела, авось и вторая похудеет.
Поняв, что профессор шутит, Екатерина Ивановна вздохнула.
— Пункцию сделать, — профессор отдал распоряжение Наталье Петровне, чуть-чуть повернув к ней голову.
— Нет, нет, только не пункцию, — Екатерина Ивановна спустила ноги с кровати и надела тапочки.
— А тогда домой.
— Как домой? Вы же меня еще не лечили.
— Так вы же отказываетесь лечиться. Того вы хотите, этого не хотите. Если вы больная — должны слушаться, а здоровая — идите домой.
«Может, все-таки снять косынку?» — подумала Ира, услышав, как разговаривает профессор. Под подушкой у Иры была еще одна косынка. Ира пощупала ее. «Нет, слишком тонкая, — решила она. — Будь что будет». Если бы Ира сама могла себе сделать косынку, косынка была бы и теплая, и приличная. А эту делала для нее тетя Катя. Взяла белый платок, сложила углом и внутрь положила ватин. Все это она прошила, и теперь у Иры на голове словно ватное одеяло.
— Да, да, да, да!! Когда же мы «нет» будем говорить?! — Профессор разговаривает с Софьей Александровной. — Учиться надо. Пора, Софья Александровна, пора. Ведь второй месяц уже пошел. А вы все только «да», «да», «да». К вам кто-нибудь ходит?
— Да.
— Что да? Да или нет?
— Да, да, да.
— Муж к ней ходит, — отвечает за Софью Александровну Наталья Петровна.
— Так вот, скажите мужу, пусть он вас учит говорить. Что у вас такое? Болит зуб? Скажите «зуб». Ну: «Зуб».
— Зуб, — вдруг говорит Софья Александровна.
— Прекрасно! Еще раз: «зуб».
— Зуб, — повторяет Софья Александровна.
Профессор поворачивается к Наталье Петровне:
— Ну вот видите, может же она говорить! Значит, надо учить.
Ира со страхом думала только о том, что же ей скажет профессор, если он такое говорит Софье Александровне. Вероятно, об этом же думала и Маша: она с интересом поглядывала на Иру. Сама Маша, видно, ничего не боялась.
Обогнув кровать Софьи Александровны, профессор подошел к Маше.
— Вытяните правую руку, — попросил профессор Машу. — Так. Теперь правой рукой попробуйте достать до носа.
Маша силится достать до носа и попадает в ухо.
— Хорошо, хорошо, не надо больше, — останавливает трясущуюся Машину руку профессор. — Вторую группу оставим. Где работаешь-то?
— Сторожу контору.
— А то ведь и первую можем дать. Хочешь?
— Не надо. Я сторожить буду.
— Ну как знаешь, как знаешь, — профессор подходит к Ириной кровати. Наталья Петровна открывает историю болезни.
— Зимой пошла в мороз в тонкой косынке, — начинает Наталья Петровна. — И вот теперь говорит, у нее мерзнет голова. — Наталья Петровна вкратце рассказывает всю историю Ириной болезни. — В общем, от любых действий моментально устает.
— И что же с вами происходит? — На лице профессора любопытство.
— У меня спазмы в голове.
— Откуда вы знаете, что это спазмы? Где у вас болит?
— Вот здесь, — Ира показывает рукой на темя.
— А здесь ведь, голубушка, кроме костей ничего нет. А в прошлую зиму и дней-то холодных я что-то не помню. А вы помните? — профессор обращается к НатальеПетровне. И, не дождавшись ее ответа, продолжает: — А сейчас солнце, тридцать градусов жары. А вы лежите здесь закутанная вся. Что это у вас на голове?
— Косынка.
— Что-то я таких косынок сроду не видывал. А вы видели? — вновь обращается он к Наталье Петровне. — Нет, нет, на улицу. Вот сейчас кончится обход — и, пожалуйста, на улицу. Солнце пропускать никогда нельзя. Солнце — это жизнь, это наслаждение! Солнечные дни надо ловить!
— Я больше пяти минут не могу стоять.
— Почему?!
— У меня голова кровь не держит, Я как встану, кровь вся в ноги уходит.
— Вот меня тут Наталья Петровна пугала, что вы и говорить не можете. А вот же говорите? Видели, как Софья Александровна: «да, да, да». Вот она действительно не может говорить. А вы говорить можете и должны. Ведь люди общаются посредством речи. Так-то.
Произнося это, профессор откинул с Ириных ног одеяло и провел острой стороной молоточка по подошве ног, наблюдая, как себя ведут при этом Ирины пальцы.
— Параличей нет, — сказал профессор, то ли удивляясь этому, то ли констатируя.
Наталья Петровна снова открыла историю Ириной болезни.
— Вот, — показала она профессору.
— Мда… А эндокринолог что говорит?
— Вот. — И Наталья Петровна, перевернув две странички, опять что-то показала.
— Похоже на то… Назначьте прогестерон, — решительно сказал профессор и, не взглянув более на Иру, направился к следующей кровати.
Еще одна больная, думает Ира, и профессор окажется к ней спиной. Тогда она сможет надеть желтую фуфайку. Это сейчас для Иры самое важное, потому что она уже замерзает. А когда у Иры хоть что-нибудь замерзает, пусть даже мизинец, — в голове начинаются спазмы.
Наконец Ира надела фуфайку, и тогда ее начала мучить другая мысль: сейчас ее погонят на улицу. Что же делать? Она же не может идти на улицу. Надо было сказать профессору, что ей на солнце плохо. На солнце у нее расширяются сосуды, а потом сужаются еще хуже. Ведь Наталья Петровна ничего ему не рассказала про компресс. От этого профессор ничего и не понял. Если бы Ира сама могла говорить, она бы так все рассказала профессору, что, она уверена, он бы не послал ее сейчас на улицу и не стал бы ей говорить, «что она пропускает солнце». При чем тут солнце?! Ира готова вообще никогда не видеть солнца, лишь бы выздороветь. Вот не будет ее — никому же и в голову не придет сказать, что она пропускает солнце. А она будет его миллионы и миллиарды лет пропускать!..
— Почему плачем? — профессор присел на Ленину кровать.
— У меня опухоль вырезали, куска черепа нет, я слова путаю.
— Ну и что же! — обрадовался профессор. — У меня тоже опухоль вырезали, тоже куска черепа нет. А вот разговариваю же.
Нервное отделение расположено в старом одноэтажном здании. С трех сторон здание окружено садом, с четвертой — там, где вход, проложена асфальтовая дорожка.
Ира идет очень быстро, сначала по асфальтовой дорожке, потом по тропинке в саду. Сад неглубокий: несколько метров — и тропинка упирается в забор. Ира доходит до забора и обратно к зданию. Снова выходит на асфальтовую дорожку, только теперь с другой стороны. Асфальтовая дорожка, тропинка в саду, снова асфальтовая дорожка, и так без конца. Голова у Иры горит. Косынка съехала набок. Глаза расширены и даже не мигают. Словно кто-то изнутри раскрыл их и так держит. Ира не может остановиться, она делает все новые и новые круги вокруг дома. Спазмы, которых она так боялась, ушли от нее куда-то очень далеко.
