естественно, международная политика должна находиться в чьей-то компетенции. Образ некоего всемирного государства уже витает в головах у многих. Такое всемирное государство должно было бы якобы располагать и монополией на применение силы, как это было до сих пор с национальными государствами в пределах их территорий. В задачу всемирного государства входила бы забота о том, чтобы осуществлялись определенные правила, принятые мировым сообществом, представленным в ООН.
Однако если бы международное развитие действительно пошло в этом направлении, это означало бы на самом деле конец политики как таковой. Тогда вообще не было бы больше политики, а оставалась бы вместо нее, как говаривал Карл Шмитт, одна только полиция. Совсем недавно эксперты снова высказывались за такую организацию ООН, чтобы та - вроде, так сказать, всемирного правительства - могла обеспечить соблюдение прав человека в любой точке земного шара. И тогда ООН должна была бы стать верховным субъектом политики, последней инстанцией принятия политических решений.
Прежний мировой порядок имел биполярную структуру. Был Восток и Запад, коммунистический мир и капиталистический. Или, выражаясь марксистским языком, прогрессивные силы и те, которые упорствовали в сохранении прошлого. Не стоит забывать, что тогдашний порядок был лишь фасадом, за которым в течение 40 лет шла постоянная борьба именно за идею единого мира.
И вот теперь былое разделение мира между великими державами рухнуло. Мы стали свидетелями того, как все политические отношения постепенно анархизируются. Если нам не удастся прийти к такому мирному устройству, которое внушало бы доверие, тогда нечего будет думать и о решении каких-либо иных вопросов. Если сохранится анархизация политических отношений и будет продолжаться распространение политического насилия, будет утрачен шанс решить все остальные проблемы, от которых также зависит выживание человечества.
Западный мир в течение 40 лет находил свое оправдание в притязании на то, что благодаря ему никогда впредь не должно повториться истребление народов. Однако демонстраций в защиту мира против того, что происходит в Югославии, в Германии ныне не проводится. Европа просто взирает на происходящее и реагирует на события в Югославии в духе стратегических и дипломатических усилий, которые свойственны были дипломатии и 150 лет назад. Если Сербия добьется своих экспансионистских целей, то Европа санкционирует территориальные завоевания сербов, и это окажется примером для других стран, что такое вполне возможно.
Мы все еще мыслим в политике лишь социально-экономическими категориями. В этом смысле мы так и остались хорошими марксистами. Всякие иные категории, выходящие за рамки социально-экономических, у наших политиков отсутствуют. Духовные, исторические, культурные, а иногда и религиозные аспекты политической ситуации остаются едва ли замеченными нашими политиками. И это видно не только по тому, насколько они бессильны по отношению к войне на Балканах, но и в том, как они занимаются проблемой объединения Европы.
Европа представляет собой исторически сложившийся феномен культуры, ее дальнейшее формирование должно осуществляться с учетом именно этих факторов. А что делают наши политики? Действуя в чисто бюрократической манере, они сводят объединение Европы к экономической интеграции. Они полагают, будто такой проект всемирно-исторического значения как политическое объединение Европы можно осуществить административными мерами. После того, как мы только что были свидетелями краха наднациональных организационных структур бюрократического характера в Восточной Европе, мы не нашли ничего лучшего, как доверить европейский проект брюссельской бюрократии с ее централистскими устремлениями.
Между тем Европа нуждается прежде всего в субстанциональной общности, которая разделялась бы всеми народами континента. Европе нужна фундаментальная политическая идея как направляющий образ будущего. Вместо этого политика растворяется в экономических и административных мерах. У нас утрачено само понятие 'политического отношения'. И это продолжается в течение долгого периода европейской истории. Так что Европе нужно осмыслить сначала понятие политического отношения и, более того, понятие государства.
Раньше только государство считалось субъектом политики. Это было совершенно само собой разумеющимся еще для Макса Вебера. Шла конкурентная борьба за расширение власти между суверенными территориальными государствами. Сегодня же не стало больше различимого субъекта политики. Понятие 'политического' стало аморфным, расплывчатым. Карл Шмитт говорил в этой связи: это означает, что мы живем в обществе, которое склонно к тотальной политизации. Нет такой области общественной жизни, которая не могла бы в любой момент политизироваться. Ничто не может, замечал он, избежать возможной политизации.
Хельмут Шельски писал о том, что в развитом индустриальном обществе политике поручено лишь участие в осуществлении тех неумолимых требований, которые диктуются самой научно-технической цивилизацией. Наука и техника предписывают политике императивы, которым она должна следовать. Сама же политика может лишь познать и осуществить необходимость, заложенную в научно-технической цивилизации. Политики, направленной на осуществление определенных целей и норм, как полагал он, больше не существует.
ФРГ, представляющая собой пример индустриального общества, ведет безжалостную борьбу на мировом рынке. Существование страны зависит от способности науки к обновлению и от способности общества воплотить новейшие достижения науки в новые технологии, чтобы предложить затем эти технологии на мировом рынке в виде самых современных товаров и услуг.
Прогресс индустриального общества обусловлен внутренней логикой рациональных взаимосвязей. Деловые рациональные соображения стали во всяком индустриальном обществе объективной силой, диктующей политике свои императивы, выполнять которые политике только и остается. Политика вынуждена все более подчиняться этому давлению. Если ФРГ как индустриальное общество не будет справляться с новыми требованиями конкуренции на мировом рынке, мы просто потеряем рано или поздно статус индустриальной державы и тогда не будет более возможности удерживать существующий уровень социального обеспечения. Нынешний кризис демократии может тогда еще более обостриться и снова привести к коллапсу демократии.
Уже в конце XVIII - начале XIX вв. крупные мыслители вроде Сен- Симона поняли, что новым субъектом истории станет отныне индустриальное общество. Политика в классическом смысле исчезнет. Господство политики сменится властью экспертов; политику будут воспринимать как помеху деловым соображениям.
Прогноз этот подтвердился лишь отчасти, поскольку общественные проблемы не обладают какой-либо самоочевидностью, способной убедить каждого в правильности того или иного необходимого решения. Поэтому не сбылись все прогнозы, связанные с технократической утопией, будто в один прекрасный день политика просто исчезнет. Упомянутое индустриальное общество, ориентированное на науку и технику, имеет между тем свою политическую цель, определяемую самой логикой данного общества, а именно удовлетворение материальных потребностей масс. Современное индустриальное общество оказывается более успешным, чем все предшествовавшие исторические формации, если измерять его успех именно данным, внутренне присущим ему критерием - производством материальных ценностей. Ни одна общественная формация не способна была выполнить это в столь значительных масштабах.
Производство такого множества материальных ценностей дало возможность выполнить давнее обещание - удовлетворить материальные потребности масс. Почему притом не удалось все-таки удовлетворить человека, на этот вопрос современная антропология, исходя из тех средств, которыми она располагает, ответить не может. Возникают все новые и новые потребности, которые требуют своего удовлетворения. Еще в начале эпохи Нового времени, 300 лет назад Томас Гоббс говорил, что в момент удовлетворения человек снова чувствует голод. Этим человеческие потребности отличаются от животных.
Верить в то, будто можно достичь удовлетворения человечества посредством производства индустриальным обществом массы товаров, было пустой мечтой. Потребности человека по природе своей безграничны именно в том смысле, который вкладывается в понятие 'дурной
