Месть еврея

общественное положение и будущность.

Г-жа Эберштейн покачала головой.

—  Не может быть, чтобы ты серьезно желала встре­тить Самуила таким издевательством. А если он за по­добное оскорбление откажется от твоей жертвы и захочет отомстить, что тогда?

—  Я не думаю, чтобы господин Мейер был так щепе­тилен, я ему сказала, что он внушает отвращение и... он не обиделся. Но я не хочу рисковать твоим счастьем и счастьем Рудольфа из-за вздора, а поэтому выбери сама мне туалет.

—  В таком случае, я выбираю то красивое белое кружевное платье, которое прислали тебе недавно из Парижа, белый цвет тоже траур, но не такой мрачный и бросающийся в глаза.

Валерия повиновалась, и когда камеристка окончи­ла ее наряд, то Антуанетта, глядя на свою подругу, по­думала, что никогда еще она не была так хороша, как теперь. Этот простой и воздушный туалет, казалось, был создан для ее идеальной нежной красоты. Но когда Ан­туанетта захотела приколоть к лифу и к пепельным во­лосам несколько роз, она оттолкнула ее руку.

—  Шипы без роз были бы приличней для такой радостной помолвки,— презрительно сказала она.— Ес­ли уже непременно нужны цветы, то какие же из них предпочитает милое племя моего жениха? Чеснок, ка­жется?

—  Фи! Как можешь ты позволить себе так глумить­ся! — остановила ее Антуанетта.— Где же твое мужест­во и твое доброе сердце?

Молодая девушка не отвечала, и они молча вошли в комнату, смежную с гостиной. Валерия опустилась в кресло возле окна и стала нервно ощипывать цветы бесподобного букета, стоявшего в севрской вазе. Антуа­нетта сочувственно глядела на нее, но услышав шаги в соседней зале, вышла.

Старый граф ходил взволнованный и мрачный, как темная туча.

—  Успокойтесь, папа,— сказала Антуанетта, ласково беря его под руку.— Надо с достоинством нести неиз­бежное. Чтобы облегчить положение Валерии, мы обя­заны, хотя бы внешне, любезно встретить Мейера и отнестись к нему как к доброму знакомому. Наше отно­шение повлияет на нее и поддержит. А вот и дядя Мав­рикий с Рудольфом. Слава богу, что они опередили от­ца Мартина.

Лицо молодого графа было так же пасмурно, он то нервно играл шнурами своей венгерки, то крутил усы.

—   Рудольф, постарайся скрыть свою злость и отвра­щение,— шепнула ему Антуанетта.— Если вы с отцом будете с надутым видом, наше положение станет невы­носимым.

—  О! Если б я только мог свернуть шею этой ка­налье, я бы тотчас же повеселел,— глухо проговорил молодой граф, сжимая кулаки.

—  А где же Валерия? — спросил барон фон-Гойя.

Антуанетта молча указала ему на соседнюю комнату.

При виде молодой графини, бледной и расстроенной, барон остановился и покачал головой.

Весь ковер и платье Валерии были усыпаны лепест­ками роз, левкоев и лилий, а она все продолжала обры­вать попавшие под руку цветы и листья.

—  Ай, ай! Милая моя крестница, что значит эта экзекуция, чем провинился несчастный букет? — шутли­во спросил барон.

Валерия подняла глаза, она старалась улыбнуться и вста'ла было с кресла, но тотчас же остановилась, вздрогнула, ее протянутая рука бессильно опустилась; она услышала шум подъехавшей к крыльцу кареты.

—  Это он и отец Роте,— сказала Антуанетта, подбе­жавшая к окну.

Отец Роте и Самуил вошли в гостиную. Оба графа приняли банкира очень вежливо, но холодно и сдер­жанно. Лишь барон, подойдя с дружеской улыбкой, про­тянул ему руку.

—  Здравствуйте, мой милый друг, примите мое по­здравление и добрые пожелания.— И вполголоса доба­вил:— Любовь и терпение уже смягчили некоторые предрассудки. Составьте счастье моей крестнице, и се­годняшний день будет прощен и забыт.

—  Благодарю вас, барон, за добрые пожелания, я вдвойне ценю их в этот тяжелый и счастливый для меня день... Но где же?..

Самуил замолчал и тревожным взглядом окинул комнату.

—  Она тут, в соседней комнате,— ответил барон. — Пойдемте!

Священник, тоже не упустивший из внимания от­сутствие Валерии, по указанию графа направился к ней. При виде молодой графини, стоявшей рядом с Ан­туанеттой, белее своего платья, с выражением безысход­ного отчаяния на лице, отец фон-Роте торопливо подо­шел и шепнул:

—   Где же ваша вера, где та радостная покорность судьбе, которые я рассчитывал в вас найти? Подними­те голову, дочь моя, и помните, что вы должны быть моей опорой в святом деле обращения души, уже на­чавшей проникаться истиной Христовой. Скоро креще­ние смоет всякую скверну с этого молодого человека, как и нас избавляет от первородного греха...

Он замолчал, увидя Самуила, входящего в сопро­вождении барона. Подозвав знаком молодого человека, он затем взял похолодевшую руку Валерии и вложил ее в руку Самуила.

—  Дочь моя, примите мужа, которого избрал вам бог,— сказал он с благоговением.— Да благословит гос­подь ваш союз!

Слова ли священника или сила воли Самуила заста­вили Валерию поднять голову. Но встретив его взгляд, с любовью и упреком смотревший на нее, она покрас­нела и смущенно попросила его садиться. Тогда барон подошел и поцеловал свою крестницу, сел возле сговоренных и повел разговор о посторонних вещах. Рудольф и Антуанетта присоединились к ним, но отец фон-Роте вернулся к старому графу, который не выходил из гос­тиной.

Всем стало легко, когда доложили, что обед подан; барон проворно встал, а Рудольф и Антуанетта поспеш­но последовали за ним. С минуту жених и невеста оста­вались одни. Самуил церемонно подал руку Валерии, но не выдержал, прижал ее ручку к губам.

—  Простите за эти тяжелые минуты,— прошептал он задыхающимся голосом.— Доверьтесь мне, я посвящу всю жизнь, чтобы доказать вам свою любовь и соста­вить ваше счастье.

Молодая девушка тяжело вздохнула.

—  Будем надеяться, что будущее искупит то мучи­тельное страдание, которое вы причиняете сегодня. Ва­ша упорная и жестокая любовь победила предрассудки, надеюсь, нам на счастье.

—  Благодарю вас за эти добрые слова. В первый и последний раз я жесток к вам, наш брак делает меня вашим рабом, но...

Он наклонился к Валерии и, глядя ей в глаза, про­должал:

—  Потеряй я вас — я ни за что не отвечаю, я могу сделаться жестоким, даже преступным.

Томительно потянулись дни после этой странной по­молвки. Самуил чувствовал, как тяготилась его присут­ствием семья графа, их отвращение к нему, которое они едва могли скрыть, заставило бы другого, быть может, отказаться от этого супружества и принести любовь в жертву своей гордости, но Самуил с упорством, свойст­венным его расе, не отступал. Впрочем, благодаря врож­денной своей деликатности, наследию предыдущих су­ществований, иначе обставленных,— он старался не быть навязчивым, отказывался от приглашений, кото­рые задерживали бы его дольше обыкновенного или бы дали возможность посторонним проникнуть в тайну, ко­торая должна была оставаться сокровенной до извест­ ной поры. В два, три дня раз являлся днем к своей не­весте и своим занимательным, умным и вместе с тем сдержанным разговором старался ей нравиться. Мало- помалу Валерия к нему привыкла. Видя, что он отно­сится к ней почтительно сдержанно, не говорит ей о своей страсти, которая подчас вспыхивала в его боль­ших черных глазах, она успокоилась и стала спокойно разговаривать с ним.

Однажды, когда Самуил застал ее за фортепиано, она попросила его сыграть что-нибудь. Он исполнил ее желание самым любезным образом и, взяв темой тот мотив, который она только что спела, стал варьировать его как истинный артист! Первая искренняя и приветли­вая улыбка Валерии была ему наградой. Его выдерж­ка и умелое обращение благоприятно подействовали на всю семью. Рудольф перестал хмуриться, а старый граф сказал раз в добрую минуту:

— У него больше такта, нежели я ожидал.

Отец фон-Роте не переставал восхвалять рвение и добрые качества своего ученика, а Антуанетта, несколь­ко зараженная либеральными идеями своего опекуна, почувствовала искреннюю симпатию к