Месть еврея

на далеком расстоянии от дома, когда засверкала молния и стал накрапывать дождь.

—  Соберись с силами, тетя, и бежим скорей, иначе мы вымокнем,— сказала Валерия, таща за собой тетю, а та при своей тучности обливалась потом от такого бега.

—   Вот в этой вилле мы и укроемся. Это, кажется, та самая, что видна с нашего балкона,— продолжала Валерия, звоня у решетки.

Тетя Адель, задыхаясь, хотела что-то сказать, но не могла, а Валерия тщетно старалась объяснить себе та­инственные телеграфные движения ее рук. Между тем дверь уже отворилась и вышел ливрейный лакей.

—  Его светлости нет дома,— сказал он, кланяясь.

— Мы не намерены беспокоить вашего барина,—отве­тила Валерия, таща тетку в подъезд.—Мы просим толь­ко дать нам укрыться от грозы и послать кого-нибудь за каретой,— присовокупила она, кладя монету в руку лакея.

Слуга тотчас понял, что имеет дело со знатной дамой, несмотря на ее скромное траурное платье. Низко покло­нясь, провел он дам в малую залу, смежную со стеклян­ной галереей, выходящей в сад, и ушел, чтобы послать за каретой по данному адресу.

Пасмурная тетя Адель с озабоченным видом подо­шла к окну и барабанила пальцами по стеклу. Валерия же, не понимая, что означает смущенный и озабоченный вид тети Адели, уселась в кресло, довольная тем, что им удалось укрыться от проливного дождя, который с шумом хлестал по железной крыше галереи. В эту ми­нуту на галерею из сада вбежал маленький мальчик, с хохотом стряхивая свою шляпу, с которой лила вода, а за ним дама средних лет.

—  Амедей, Амедей, дайте я ее оботру. Подождите!— говорила она, стараясь поймать мальчика.

Но мальчик убежал, громко смеясь, и в несколько прыжков очутился в зале. При виде незнакомых дам он остановился и в смущении глядел на Валерию, которая, вскрикнув, поднялась с кресла.

—  Амедей!—пробормотала она.

На выразительном лице ребенка вспыхнуло сперва удивление, а потом восторженная радость. Он вспомнил:

—  Мама! Милая мама! Наконец-то ты приехала.

Он бросился на шею Валерии и душил ее в своих объятиях. Этот крик счастья, вырвавшийся из груди отвергнутого ею ребенка, и его ласки, доказывавшие, что отсутствие ее оставило в жизни ребенка пустоту, которую ничего не могло заполнить, вызвало из глуби­ны души молодой женщины всю силу материнского чув­ства, так долго подавляемого. Валерия дрожала и от волнения снова опустилась в кресло. Заливаясь слезами, она покрывала ребенка горячими поцелуями.

Растроганная тетя Адель и гувернантка ушли в со­седнюю комнату, чтобы не стеснять мать и ребенка. Амедей, впрочем, скоро успокоился и начал без умолку болтать, как бы желая наверстать упущенное из-за раз­луки время. Он рассказывал матери все, что составля­ло интерес его ребячьей жизни: игры с отцом, первона­чальные уроки, катание на осле «идеальной» доброты, рассказал он, какие у него игрушки, какие забавы, опи­сал трагическую смерть любимого кролика и т. д.

—  О чем ты плачешь, мама?—спросил он, наконец, за­метив, что слезы не перестают литься из глаз Валерии.— Теперь мы все будем вместе. Боже мой, как папа обраду­ется, когда увидит тебя! Он сию минуту должен прийти.

Эти простодушные слова напомнили Валерии дей­ствительность, и она быстро встала.

—  Дорогое дитя мое, я не могу оставаться здесь, и сейчас уеду, а ты будешь часто-часто приходить ко мне. Я тут близко живу, и ты увидишь, как нам будет весело.

Лицо Амедея вспыхнуло, и черные глаза засверкали.

—   И ты думаешь, что я тебя отпущу? Не вообра­жай.— И крепко схватил мать за руки.— Ты останешь­ся со мной, а придет папа и тоже запретит тебе уходить.

В эту минуту вошел лакей и доложил, что карета прислана.

—  Будь умником, мой голубчик, ты видишь, за мной приехали, но обещаю тебе, что приеду опять,— говорила Валерия, стараясь высвободиться из рук ребенка.

Но Амедей не слушал никаких доводов и не подда­вался самым блестящим обещаниям. Со слезами и кри­ком цеплялся он за платье матери, и гувернантка си­лой оттащила его и унесла, несмотря на его отчаянное сопротивление.

Крайне взволнованная, села Валерия в карету и всю дорогу не обмолвилась ни единым словом с тетей Адель, которая тоже погрузилась в свои думы.

В положенный час княгине доложили, что лодка го­това, первой ее мыслью было отказаться, но она одума­лась и сказала:

—  Хорошо, сейчас выйду.

Она рассудила, что эта уединенная прогулка успо­коит ее нервы и тогда, быть может, она будет в состоя­нии написать Раулю, чтобы просить его присылать к ней иногда ребенка, так как с самим князем она ре­шила не видеться.

—  Ты сделаешь мне большое одолжение,— сказала тетя Адель,— если поедешь сегодня одна или с горнич­ной. Я так утомилась нашей утренней прогулкой, что положительно не в силах ехать с тобой и тотчас же лягу в постель.

Валерия не возражала. Она жаждала побыть одна и тащить с собой горничную не хотела, а гребец был для нее ничто.

По мере того, как лодка все дальше и дальше плыла по зеркальной поверхности озера, лихорадочное волне­ние Валерии сменилось грустью. Она глядела на огонек, светившийся в окнах виллы, занимаемой князем. Там был ее ребенок. Случайно или нарочно поселился Рауль рядом с ней? Преследует ли он еще намерение поми­риться? Какая причина вернула любовь к сыну и дове­рие к ней? Она вспомнила отчаянный плач Амедея, сердце ее сжалось, и из глаз хлынул« слезы.

—  Увы, отчего все так сложилось?

Уйдя в свои мысли, она не замечала того, что лодка плыла все тише и тише и наконец совсем остановилась. Точно так же она не замечала, что конец ее манто све­сился за борт и купался в воде. В эту минуту гребец наклонился, вытащил замоченный конец и положил его на скамью. Валерия невольно взглянула на его руку, и сердце ее замерло: то была выхоленная белая рука, с тонкими пальцами, и на мизинце, при свете луны, свер­кал знакомый ей перстень, который его смущенный хо­зяин позабыл на этот раз спрятать. Глухо вскрикнув, наклонилась она вперед и встретила страстный взгляд Рауля, который снял шляпу и простирал к ней руки. Конечно, костюм и отпущенная за это время борода очень его изменили, но все же, как могла она не узнать его раньше?

Валерия быстро откинулась назад, и лицо ее вспых­нуло.

—  Меня предали, обманули! — воскликнула она, вся вспыхнув.

—  Тебе нечего бояться, кроме моей просьбы простить и забыть прошлое! — ответил Рауль.— Да, я приехал сюда, чтобы видеть тебя. Сегодня я узнал, что ты не­чаянно была у меня, и я решился, не медля далее, при­ступить к развязке. Благословенная случайность устрои­ла, что ты сегодня одна, и теперь я умоляю тебя: вер­нись ко мне, дай мне загладить прошлое и моей лю­бовью заглушить несправедливое подозрение, которым я тебя оскорбил.

—   Неужели ты думаешь, что пропасть, которую ты разверз между нами, могут уничтожить несколько ласко­вых слов? — с горечью проговорила она.— Разве я могу забыть ту ужасную минуту, когда ты поставил меня пе­ред семейным судом, обвиняя в измене, и заявил, что лишь просьба твоей покойной матери спасла меня от публичного скандала. Нет, нет, сердце мое содрогается при этом воспоминании. Я клялась тебе в невиновности, а ты не поверил! При малейшей случайности ты будешь снова топтать меня ногами.

—   Валерия, я слеп, как и все люди, а между тем все, по-видимому, обвиняло тебя. Но если ты так упор­но отвергаешь мою просьбу, значит ты никогда не лю­била меня. Ужели ты никогда не чувствовала потреб­ность увидеть меня и не сознавала, что Амедею нужна мать? И слезы твоего единственного ребенка ужели не трогают тебя?

—  Нет, это ты никогда не любил! Я поняла это в ту минуту, когда ты бросил меня, умирающую, на посме­шище людям. Истинная, глубокая любовь способна ве­рить, несмотря на внешние улики, а ведь доводы и по­дозрения остались все те же. Разве ты добыл какое-нибудь доказательство, меня оправдывающее?