И почти уже видел во сне Неллечку Дутову, мать-одиночку, её однокомнатную квартирку в блочной пятиэтажке, где в единственной комнате ровно сопит Неллечкино пятнадцатилетнее чадо, пуская слюни на смятую щекой двенадцатую страницу Корана (сорок рублей на чёрном рынке), а Неллечка, забыв о кипящем чайнике, в сто двадцать пятый, наверное, раз вспоминает тот день, когда они с Ильёй познакомились. Десять (Боже мой, почти уже одиннадцать!) лет назад; значит, в августе у них был День Роз, а вот с Толиком они едва догрызлись до деревянной, и спасибо хоть квартиру не отобрал. Да, это случилось именно в августе — Илья, как и теперь, вернулся из командировки и, сдавая отчёт в бухгалтерию треста, впервые обратил внимание на секретаршу-машинистку с коровьими, как он тогда же выразился, глазами. Но это оказалось ничуть не обидно, потому что Неллечка знала, что глаза у коров добрые, и поняла, что Илья имеет в виду именно это. Как много, оказывается, произошло в тот единственный день! Какой-то кинофильм в «Нефтянике» (они зашли со скандалом в середине сеанса и вышли, не досмотрев, а что смотрели, не помнят); и закат над палаточным городком, которого Неллечка никогда раньше не замечала; и ресторан «Белые ночи», где был, как назло, рыбный день; и несостоявшаяся драка с её записным ухажёром (Неллечка до сих пор не понимает, что с ним произошло: он и теперь, десять лет спустя, какой-то пришибленный); и ночь в гараже сослуживца, на откидных сиденьях «жигулей», с глупыми страхами задохнуться, как это, говорят, не раз бывало с другими…
— А где ж тогда было чадо? — спросил Илья в сто двадцать пятый раз.
— А Сержик был в квартире, с бабушкой, потому и гараж, — в сто двадцать пятый раз ответила Неллечка и поскучнела. — У него опять двойка по географии, ты бы с ним позанимался.
— Я никогда не знал географии, — соврал Илья. — И вообще, мне до сих пор иногда снится, что Земля плоская.
— Почему? — равнодушно удивилась Неллечка.
— Наверное, потому, что так удобнее.
— Да. Так удобнее… — согласилась она, имея в виду вовсе не географию.
Илья ждал, что теперь она заговорит о садовом участке, о том, что пора бы уже привезти навоз и неплохо бы огородить, но она не заговорила.
Она встала, выключила наконец плитку и заварила чай в термосе — а всё остальное было уже готово, и машина ждала их возле подъезда. Инженеру Тенину оказалось проще купить машину, чем получить квартиру, — и лучше всё-таки так, чем совать пятёрку комендантше общежития и заранее договариваться с соседями по комнате. Брак на колёсах. День Роз. Странно, почему она за него держится, и ещё более странно, почему она не настаивает на официальном браке, раз уж так за него держится, но она молодец, что не настаивает. А про садовый участок — это они хорошо придумали: можно будет поставить домик. С мансардой, и получится две комнаты. Это дело надо как следует обмозговать. Он подхватил сумку, вышел на лестничную площадку и, пока Неллечка бесшумно запирала квартиру, он в который уже раз за последние два года пообещал себе как следует обмозговать это дело.
А потом оказалось, что уже приготовлена горячая ванна, уже внесена в бельэтаж, и юные пухлые феи, исходящие жарким сиянием неги и наготы, уже раздели его, уже погрузили в невесомую (даже на ощупь прозрачную) воду, укрытую хлопьями пара и клубами пены. Счастливый и гордый Аргхад суетился меж фей и то поодиночке, то всех сразу демонстрировал, предлагал, дарил их своему повелителю. Он поворачивал их так и эдак, значительным шёпотом называя их имена и имена их родителей… В какой-то момент, полупроснувшись, Илья пересчитал Аргхадовых наложниц и удивился, что их всего четверо. «Почему-то всегда кажется, что их гораздо больше…» — подумал он, опять разнеженно прижмурясь и уже осознанно отдавая почти отмытое тело во власть ласковых феиных рук. А потом с интересом отметил, что из всех четверых Аргхад особенно выделял (для себя выделял, а от Ильи неуклюже и виновато прятал) одну — не самую красивую, но самую ласковую, имя которой Илья наконец расслышал: Рогхана. И окончательно проснулся, едва до него дошло, что это дочь бургомистра.
Согнав с лица разнеженность, Илья решительно полез вон из ванны. Его поспешно окатили тёплой водой и подсунули коврик. Отряхнувшись, как пёс от ушата помоев, он принял (вырвал) из рук самой ласковой феи полотенце, обмотал чресла и, брезгливо зыркнув на малыша, успел выхватить из груды уносимой одежды свой изодранный грязный камзол. С патронами в левом кармане и затвором — в правом. Выгреб и то, и другое, сунул, почти не глядя, Аргхаду и приказал:
— Эти вещи для меня сохранить! Сегодня утром я ухожу и возьму их с собой.
«Я не стану спасать тебя от трибунала», — добавил он про себя. Не вслух; про себя. Но эмоции, видимо, отразились в лице и в жестах — Аргхад снова взвинтил суету своего усердия.
Пока Илья одевался (в чистое, прочное, необычайно удобное), ванны не стало, и пухлые феи исчезли тоже. Похоже, малыш правильно истолковал его настроение — или почти правильно. Пропав с глаз долой, он дирижировал прислугой откуда-то из-за спины.
В этом же зале, на вощёной паркетной мозаике пола, были расставлены и накрыты столы… Столы, а не стол — для одного Ильи! В этом доме ничто не соответствовало требованиям орденской аскезы. Ужин (или завтрак?) Ильи не будет соответствовать тоже.
Ну и не надо.
Илья с каменным лицом уселся на единственный стул. Сам, отведя услужливую руку, налил себе вина и выпил залпом. Только потом поднял глаза. Прислуживала дочь бургомистра — одна. Единственная из четверых… Уже одетая, но от этого не менее соблазнительная. Илья снова наполнил кубок, пригубил и, обозрев необозримое изобилие на столах, стал набивать желудок тем, что поближе. Ближе всего оказывалось то, что подкладывала Рогхана. Илья признался себе, что это было не так уж и неприятно — если бы не волна удовольствия, которую излучал Аргхад, а Илья почти физически ощущал затылком. Малыш заглаживал свою вину и неуклюжесть, поспешно отдавай своё последнее, самое дорогое. Разумеется, во имя ещё более дорогого благосклонности повелителя.
«Удовольствие отнимать и владеть — для властителей;
удовольствие отдавать и жертвовать — для рабов;
а счастье не замечать ни того, ни другого — лишь для воистину вольных;
ибо властитель и раб одинаково несвободны.»
Это «Знаки свободы» — последняя, Пятая книга Устава Чистильщиков, начальная Песнь. Вряд ли она знакома Аргхаду.
«Знаки» были нужны на заре новой эры, когда ещё не было куманги — овеществлённого алгоритма свободы. Кузнецу не обязательно зубрить сопромат и заучивать матрицы Гука; достаточно навыков и таланта. В поваренных книгах не излагаются рефлексология и химизм вкусовых ощущений: там лишь рецепты, алгоритмы кулинарии. Так и Чистильщики — кузнецы свободы и кулинары счастья — могут не знать своей Пятой книги, но обязаны виртуозно владеть кумангой.
Погасить в человеке власть, сделав его недочистком, рабом, — это может каждый. Сожми кумангу в правой ладони и посмотри человеку в глаза… Дочистить его — выдавить, высосать, выжать раба из коры и подкорки, из мозжечка и спинного мозга — для этого нужен талант.
Рабы — это брак, недоделки в работе Чистильщика.
Не слишком ли много брака в твоей работе, Аргхад?
Впрочем, ты уже не Чистильщик. Ты уже сам — брак в работе Ильи. Недочисток. Огрех. Результат вынужденной поспешности, когда не было времени осознать, что куманга использована до предела…
«А ведь он всё равно собирался её применить! — вдруг подумал Илья и оглянулся на своего раба. — Зачем? Ведь он знал, что не сможет дочистить меня, пока не получит новую кумангу. Ведь знал?..» — но не было и не могло уже быть ответов на эти вопросы в преданных глазах малыша.
А рабыня Рогхана, дочь бургомистра, успела долить вина в кубок Ильи и сменить перед ним блюда, пока он отворачивался.
— Давно ты в этом доме? — спросил Илья.
— Сколько помню себя, я жила здесь и считала себя счастливой, но только теперь, когда ты…
— Ясно.
Рогхана вполне равнодушна к Илье, но не равнодушен Аргхад. «Сосуд, в котором пустота». Таким ровным голосом не говорят о любви.
И ещё: может быть, это и есть бывший дом бургомистра, а может быть, она уже не помнит, не хочет помнить о своей прежней жизни. И то, и другое выглядит вполне омерзительно, Чистильщик Аргхад!.. И эта
