пошел, на вертушку… Посмертно к Мужеству представили, понял?
– Понял, – тихо сказал майор.
– На хрена оно мне, это Мужество?! Что я жене скажу? – спросил полковник. – Ничего не скажу! Потому что позвонили друзья – нет Балашихи, и жены нет. Ничего нет. А ты говоришь – смертью храбрых… Бригадный, мать его, генерал… Вместе они все! С-суки…
Майор постоял, ожидая, не скажет ли чего еще полковник. Но тот уронил голову на стол и, кажется, вырубился. Майор вздохнул и вышел из палатки. Навстречу ему бежал толстый старший сержант из мобилизованных.
– Товарищ майор! – крикнул он, задыхаясь от непривычной нагрузки. – Там… Там вернулись!
Но майор уже и сам видел, что вернулись, потому что навстречу ему шли Сифон и Борода. Два бомжа из бомжатника старшего лейтенанта Бомжина. Грязные, в крови и дерьме, перебинтованные, но живые. Вышли сами по себе, отдельно от проводника с Дай Допить…
– Товарищ майор… – начал было Борода, но майор остановил его тем, что схватил и сжал в объятиях. Сразу отпустил, побоявшись сделать больно.
– Товарищ майор, – повторил Борода, пошатываясь. – Задание провалили, объект потерян. Гражданских спасли в нарушение приказа не отвлекаться на второстепенные миссии. Объект погиб, совершив подвиг. Служу Советскому Союзу.
– Вольно, твою мать… – прошептал майор.
Майк Гелприн
МУРАВЕЙНИК
Капитан Старков оглядел добровольцев. Двенадцать человек, смертников.
Впрочем, они здесь все смертники: и те, кто через полтора часа начнет пробираться через нейтралку, и те, кто будет их прикрывать. А по большому счету, и все остальные, включая его самого, вопрос лишь в том, насколько велика отсрочка.
– Готовы, ребята? – тихо спросил Старков.
– Готовы как к быку коровы, – пробормотал хмурый мосластый Корепанов, бывший уголовник, которого ополченцем-то назвать у Старкова язык не поворачивался.
– Нормально, товарищ капитан, – улыбнулся стоящий рядом с Корепановым Степка Чикин, широкоплечий черноволосый красавец. – Под землю нырнем, дальше не страшно.
– Ладно, парни. Выдвигайтесь.
Старков проводил взглядом растворившуюся в вечерних сумерках дюжину добровольцев и двинулся по начальству – к превращенному в штаб полка сельскому домику на окраине поселка Ульянка. Стылый порывистый ветер налетел, хлестнул по лицу моросью. Капитан поежился, застегнул шинель, нашарил в кармане сигареты, умело прикурил на ветру, пошагал дальше.
Полковник Луценко ждал на крыльце. Здоровенный, рослый, скуластый, в дымчатых, скрывающих глаза очках. Очки шли полковнику как обезьяне галстук. Носил он их, однако, не снимая, и подчиненные шушукались за спиной, что у Луценко, видать, косоглазие, если не базедова болезнь.
Старков, оскальзываясь в ноябрьской хляби, потрусил к полковнику через двор.
– Добровольцы ушли, – доложил капитан, козырнув. – Три группы по четыре человека в каждой, товарищ полковник.
Луценко кинул взгляд на часы.
– Пойдемте на батарею, – коротко бросил он.
Батарея была неподалеку, за чахлым перелеском, наполовину изведенным на дрова для костров. Собирали ее с миру по нитке. Были в батарее три гаубицы, чудом уцелевшие после предыдущей артподготовки. Четыре «Гиацинта», неизвестно как сохранившиеся в почти полностью уничтоженной воинской части под Стрельной. И полдюжины САУ, врытых в землю и кое-как замаскированных. Кое-как потому, что маскировка была не эффективна – приборы, установленные на летательных аппаратах противника, находили цели безошибочно. И наземные, и подземные, и упрятанные под воду, и перемещающиеся в воздухе. Неэффективной, впрочем, оказалась не только маскировка, а, по сути, военная техника в целом. Кроме, пожалуй, личного оружия, из которого можно было, по крайней мере, застрелиться.
Застрелиться Старков хотел неоднократно. Впервые в тот день, когда стало ясно, что жена и дети погибли, потому что в центральных районах Питера не уцелел никто. Потом – когда массированная танковая атака на город была подавлена, а семьдесят процентов атакующих уничтожено. Затем – когда не взорвались ядерные заряды в выпущенных по захваченному городу носителях. И, наконец, две недели назад – за компанию с майором Ручкиным, под началом которого служил последние десять лет и который пустил себе пулю в лоб у капитана на глазах. Ручкин был начальником разведки, и должность досталась Старкову, можно сказать, по наследству.
– Вольно, – скомандовал полковник Луценко начавшему было докладывать о готовности старлею, командиру батареи. – Снарядов не жалейте, расходуйте все, что есть.
– Все, что есть, не успеем, товарищ полковник.
– Тогда все, что успеете. Вас поддержат с воздуха.
Бессмысленно, думал Старков, глядя на старшего лейтенанта, который наверняка не доживет до завтра. Батарею, несомненно, уничтожат, так же, как и поддержку, весь вопрос в том, сколько времени удастся отвлекать этих гадов от пробирающихся по нейтралке добровольческих групп. Впрочем, неизвестно даже, удастся ли их отвлечь вообще. А если и удастся, шансы, что хотя бы одна группа вернется и приведет пленного муравья, невелики. До сих пор их, этих пленных, не было.
Иногда удавалось подбить сомбреро – так называли боевые летательные аппараты пришельцев. До земли, однако, подранки не долетали – всякий раз срабатывала программа самоуничтожения, и на поверхность падали лишь разнесенные внутренним взрывом обломки.
Сомбреро имели форму гнутого диска с нахлобученным по центру усеченным конусом. В полете они действительно походили на лихо заломленную на затылок мексиканскую шляпу. Увы, только походили, так же, как экипажи сомбреро лишь походили на увеличенных в сотню раз рыжих муравьев. Их иногда удавалось разглядеть в бинокли. Вблизи же чужаков не видал, вероятно, никто. Никто из тех, кому повезло уцелеть.
Пушечные и гаубичные батареи открыли огонь ровно в восемь. По всему фронту – окружающему Санкт-Петербург кольцу. Задрав голову в небо и стиснув зубы, Старков смотрел, как уходят на север снаряды и мины. Часть из них, возможно, долетит и взорвется в центре города, в котором он родился и вырос. Города, который три месяца назад пришельцы атаковали с воздуха, прошили уничтожающим биологическую жизнь излучением, искорежили и превратили в муравейник.
Возможно, удастся прибить несколько сотен чужих. И – все, на их место встанут новые. Старков не знал, как эта сволочь размножается и размножается ли вообще, но очевидцы, спасшиеся с городских окраин, уверяли, что из упавших на Питер гигантских волчков высаживались тысячи и тысячи этих гадов.
Противник контратаковал через двадцать пять минут после начала канонады. С десяток летательных аппаратов разом материализовались над позициями. Они всегда появлялись именно так – внезапно. Старков не знал, гасили ли сомбреро чудовищную, делавшую полет невидимым, скорость или были вынуждены смещаться в видимый диапазон для ведения боевых действий.
Дальнейшее в памяти отложилось плохо. Ни как инопланетники расстреливали гаубичную батарею, ни как вслед за ней уничтожали открывшую огонь зенитную, ни как подавляли вынырнувшие из облаков звенья «мигов», капитан не помнил.
– Гады, гады, гады! – кричал кто-то над ухом, перекрывая рев самолетных моторов и грохот взрывов. – Гады-ы-ы-ы!
Старков пришел в себя, когда рев и грохот уже смолкли, сомбреро убрались – растворились в воздухе, и остался только истошный, пронзительный, вонзающийся в барабанные перепонки крик. Прекратившийся, лишь когда Старков осознал, что кричит он сам.
– Сейчас н-начнется, – прапорщик Платонов кинул взгляд на часы. – Уходим н-на рывок с первым залпом, – запинаясь, продолжил он. – Готовы? Подключить п-приборы.
Степка Чикин скривился. Явно трусивший армейский ему не нравился. А прибор ночного видения, в
