А наши гэкачеписты — преступники совсем не потому, что пытались силой спасти архаичную структуру от возмущенного народа. И не потому, что делали это недостаточно энергично и, словно картонные, уступили возмущенному народу. Они пытались перехватить контроль над трепещущей структурой у своих же коллег и тем продемонстрировали полную непредсказуемость, безалаберность и шизоидность этого контроля. И тем спровоцировали критическую, окончательную волну возмущения народа всей структурой как таковой. Потому-то и не могло у них быть энергичности. Потому-то и не пошел за ними никто. Они пытались захватить власть, которая и так едва дышала, из последних сил выполняя как грешные, так и святые свои функции, — и тем добили ее. И началось.
«А я взял да отделился — сам начальник, сам дурак…»
«Суд жгут. Зер гут».
Что же касается Тибета, вопрос тут действительно сложный. Тибет на протяжении нескольких веков сам был одной из сверхдержав региона. Он не раз оспаривал у Китая контроль над Центральной Азией, над некоторыми южными китайскими провинциями, и даже в периоды наивысших всплесков могущества Поднебесной империи оставался, пожалуй, единственным некочевым, сходным с Китаем по структуре обществом (кочевники-то били Китай неоднократно), создавшим равное ему по силе государство. Лишь тысячелетием позже эта мощь истаяла. И, к тому же, Тибет вошел в состав Китайской империи совсем недавно, каких-то два века назад. Куда позже, чем, скажем, Украина или даже Прибалтика в состав империи Российской. Сочетание этих двух факторов — во-первых, очень мощной, а, во-вторых, очень недавней традиции собственной государственности, усугубленных этническим, экономическим и культурным своеобразием Тибета вполне способно породить, что называется, взрывоопасную ситуацию. Предсказать развитие событий даже в ближайшем будущем не способны и специалисты.
Но тем не менее я буквально вижу, как имперские эмиссары показывают тибетским свободолюбцам на наши Карабахи и прочие прибабахи и ехидно спрашивают: «Ну как, нужно это вам?» А свободолюбцы лишь молчат да поеживаются…
А вот параметр, который нас, скорее, роднит. Отношение к государству. Место государства в системе ценностей.
Земная кора, которой, как и истории, человек не указ, сложилась так, что ее выпуклости и вогнутости отчленили горами, пустынями и океанами изрядный кусок Азии от остального мира. На просторах этого куска во времена оны возникло несколько очагов цивилизации, но один из них оказался на порядок мощнее остальных. Развиваясь и распространяясь вширь, он постепенно подмял, поглотил почти все другие, и докатил свои границы либо до естественных, обусловленных выпуклостями и вогнутостями пределов, либо до границ не менее жизнеспособных, пусть и не столь крупных, очагов. Попытки высунуться дальше раз за разом кончались плачевно — внешний мир больно бил по вытянутым сверх меры щупальцам, заставляя их втягиваться обратно. Но и попытки внешнего мира вторгнуться в завоеванное этим очагом пространство и захватить контроль над ним или над какой-то его частью, кончались плачевно — очаг переваривал завоевателей, приспосабливая их к своему своеобразию и низводя до уровня одного из уже поглощенных им малых очагов.
Так сложился территориально весьма стабильный, многонациональный, но и централизованный ареал, экономически и цивилизационно одновременно и многогнездовой, и единый. Империя. Грандиозный завод, производящий историю; есть там и мусульманский цех, и ламаистский цех, и множество развитых подсобных производств — но главный сборочный конвейер пролегает все-таки по долине Хуанхэ. Поэтому в средневековых биографических справочниках никогда не встретишь сведений о национальной или племенной принадлежности — ну разве что человек прославился именно тем, что был племенным вождем. А так первой фразой всегда идет «Уроженец уезда такого-то». И дальше — краткий послужной список. Идея народности никак не могла сравниться по рангу с идеей государственности. Собственно — и впрямь язык интересная штука — даже термин, обозначающий государство, возник в Китае довольно поздно. Веками там именовали свой завод то словом «Тянься» (Все, что под Небом), то названием правящей в данное время династии (отнюдь не совпадавшим с фамилией правящего рода) или словом «чао» (императорский двор) — и то, и другое явно указывало не на обрамленное границами пространство, а на священный административный центр… Теперешнее же слово «гоцзя» срослось из двух иероглифов: «цзя», обозначающее семью, и «го», обозначающего либо древние княжества, из которых позднее составилась империя, либо небольшие сопредельные, по временам вассальные, по временам вообще входившие в империю национальные государства, либо просто уделы высшей знати. Го-цзя. Государство-семья? Или даже семья государств? Правда, похоже на «семью народов», о которой нам все уши прожужжали еще в школе?
Но это не хохмочки. Все вышесказанное — и многое другое, касающееся формирования уже не территории, а идеологии, — мы действительно имеем право сказать и о России. Нельсон мог сигналить флажками: «Храбрые британцы, за мной!» Наполеон мог вещать: «Французы, я поведу вас в земли, где…» Призыв же «Хоробрые русичи» был растоптан в пыль еще копытами монгольских коней. А во времена империи — она возникла задолго до официального провозглашения при Петре — мобилизующими, объединяющими кличами постепенно стали «За матушку-Россию», «За Веру, Царя и Отечество». Принадлежность к народности или нации стала второстепенной относительно принадлежности к культуре и государству. Потому и оказался столь удобен после семнадцатого года термин «советский»; потому после девяносто первого мы и не можем никак подобрать ему адеквата и мыкаемся с эвфемизмом «россияне». «Россияне, проживающие в Эстонии» — разве они все русские? «Русскоязычное меньшинство» — разве по языку хрустнула структура? Можно подумать, Гамсахурдиа писал в КГБ доносы исключительно по-грузински! Земля раскололась между несоветскими и советскими, то есть теми, для кого естественным оказалось отождествление себя либо с данным королевством, либо с империей в целом.
Но вот что существенно. Покуда советский или несоветский не заставляет своего близнеца-антипода прыгать на одной ноге и не вышибает из него мозги за ослушание, в принципе нельзя сказать, который из них лучше, а который — хуже. Это все равно как пытаться выяснить, кого первым спасать из тонущей лодки. Отца-империю или сына-королевство? Пытаться в зависимости от ответа на этот вопрос одну исторически сложившуюся, намертво впаянную в народный характер систему ценностей объявить ущербной и реакционной, а другую, столь же выстраданную и столь же впитанную с молоком матери, — лучезарно прогрессивной, все равно, что судить людей по цвету кожи, все равно, что утверждать, будто все носатые брюнеты суть одухотворенные интеллигенты, а вислоухие чубатые пузаны поголовно куркули, молящиеся на шмат сала; или наоборот. Священное право на самоопределение народов тут не дает критерия, ибо с самоопределением этим — тоже дело темное. Ведь не рвутся же к созданию самостоятельной государственности какие-нибудь Эльзас с Лотарингией или, паче того, индейские резервации в США. А, с другой стороны, трудно вообразить более мононациональное королевство, чем Польша, — и тем не менее едва ли не первое, что я увидел, сойдя на польский берег во время пресловутого писательского круиза по Балтике в девяносто втором году, были крупно намалеванные на нескольких припортовых лавочках лозунги «Гдыня для гдынян!»
Так или иначе, ломка традиционных приоритетов, особенно обвальная, особенно насильственная — опасное и грязное дело. Из трещин тут же выдавливается на свет Божий все самое подлое, самое эгоистическое и бесчеловечное. Сейчас в качестве очередного героя нашего времени нам предлагается ушлый, энергичный предприниматель. Прекрасно, многообещающе — но настоящий предприниматель на Руси отличался от мелкого жулика именно отношением к державе. Уважением к ее процветанию, стремлением способствовать ее процветанию; и не только промышленному и вообще хозяйственному, но и политическому, и культурному — короче, цивилизационному.
А пытаться вырастить предпринимателя в условиях разрушения традиционной государственности, более того, за счет этого разрушения, все равно, что выращивать кукурузу в Приполярье. Мы помним, чем это кончилось. Ежели и вырастет чего, то ме-елкое такое… Мелкие жулики, в основном. Неважно, сколькими миллиардами они ворочают, в «мерседесах» ездят или в генеральских мундирах щеголяют — по психологии мелкие. Жизненный цикл их сводится, если чуток модифицировать знаменитую формулу джентльменов удачи «украл, выпил, в тюрьму», к куцей триаде «украл, выпил, на Канары». Ждать, что они будут радеть о развитии отечественной экономики? Ждать от них меценатств? Долгосрочных экофильных программ и Третьяковских галерей? Не делайте мне смешно. На такое способны лишь те, кто сохранил любовь к Отечеству. Отечеству надлежит лишь позаботиться, чтобы те, кто его любит, не были фатально обречены
