верховного магистра. Почему ты не даешь мне пройти?
При звуках его голоса Томас вздрогнул. Да, пожалуй, и не один Томас. Голос этот, глухой и надтреснутый, был неприятен, как скрежет ножа по металлу.
«Варфоломей, как же, — прошипел Жак на ухо Томасу, — Варфоломей из всех апостолов был самый добрый и немудрящий. А этот, не иначе, Иуда».
Молодой шотландец только отмахнулся. Он во все глаза смотрел на то, что происходило внизу.
Гуго де Безансон чуть склонил голову, однако и не подумал посторониться.
— Брат Варфоломей, тебе известно, что превыше других благ орден ценит чистоту — как душевную, так и телесную. Что скрывает твоя маска? Если тебя коснулась болезнь, ты не должен вносить заразу в нашу обитель.
Брат Варфоломей выслушал речь де Безансона молча, а затем из-под маски донесся сухой смешок.
— Впервые вижу, чтобы сержант преграждал дорогу рыцарю — и это во время мира, а не в бою.
— Я действую с ведома приора Франции и командора Тампля, благородного рыцаря Жерара де Вилье, — спокойно ответил сержант.
— Что же твой господин сам не обратился ко мне?
На сей раз зароптали рыцари из свиты приора. Тон чужака был оскорбительным, а парижские тамплиеры не собирались терпеть оскорблений в собственном доме.
— Об этом ты сможешь спросить у моего господина, — все так же бесстрастно ответил Гуго де Безансон, — когда снимешь маску и докажешь, что на тебе нет нечистоты.
Чужак покачал головой, обернутой черной тканью.
— Я дал обет не снимать маску, брат, пока Иерусалим не будет освобожден от неверных. Увы, я не могу исполнить твою просьбу.
Жак у плеча Томаса тихонько хихикнул.
— Если он и вправду дал такой обет, мог бы сразу приколотить маску гвоздями.
Похоже, кое-кто из здешних храмовников думал так же — с верхних ступеней лестницы донеслись смешки. Гуго де Безансон, однако, остался невозмутим.
— Хорошо, брат, я понимаю и принимаю твой обет. Ты поклялся не обнажать лица — но что насчет рук? Или ты также обещал не снимать перчаток до той поры, пока король Иерусалимский не воссядет на трон?
Человек смотрел на сержанта сквозь прорези маски, чуть склонив к плечу голову.
— Нет, — сказал он, наконец, — такого обещания я не давал.
С этими словами брат Варфоломей медленно стянул перчатки.
Жак запыхтел от любопытства и попытался вскарабкаться на плечи более рослому Томасу. Тот тоже поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть получше. Казалось, вся свита приора качнулась вперед, пытаясь рассмотреть то, что скрывали перчатки из черной кожи.
Кисти рук сарацинского писца были чисты. Томас отметил также длинные тонкие пальцы, явно привыкшие к перу или кисти, но не к мечу. Брат Варфоломей пошевелил пальцами, помахал ими перед лицом сержанта и спросил:
— Теперь я могу войти?
Гуго де Безансон молча поклонился и отступил в сторону. Писец легко зашагал по ступеням, направляясь к двери. Когда человек в черном проходил мимо, Томасу показалось, что он различает легкий аромат восточных курений — сандал, розовое масло и еще что-то, резкое и свежее… кажется, так пахнет воздух после грозы. Словно услышав мысли юноши, брат Варфоломей на мгновение обернулся. Томас ощутил холодный взгляд из-под маски. Впрочем, чувство тут же исчезло — писец уже поднимался дальше и вскоре скрылся в темном дверном проеме.
Заминка быстро была забыта. Рыцари во дворе смешались. Старшие чинно приветствовали друг друга, младшие обнимались и хлопали товарищей по плечам. Настало время торжественной мессы в соборе, а затем приезжие должны были направиться в баню.
Томас с остальными оруженосцами и сержантами после мессы двинулся к казарме — надо было выделить места для новоприбывших. Когда они проходили мимо дворца приора, Жак ухватил приятеля за руку и оттащил в сторону, на засыпанную снегом садовую дорожку. Вокруг чернели древесные стволы, расчерчивали небо голые ветки терновника.
— Что? — раздраженно спросил Томас.
Мальчишка порядком ему надоел, да и беспокоила мысль, что добиться приема у верховного магистра будет не легче, чем у дядюшки-приора.
Жак сморщился и почесал нос.
— Ты ничего не заметил?
— Что я должен был заметить?
— Ну, насчет этого писца… брата Иуды.
По-другому человека в маске Жак называть отказывался.
— О чем ты? — нетерпеливо проговорил Томас.
— Ты смотрел на его руки?
— Смотрел. И что? Руки как руки. Кожа чистая, проказы нет.
— Вот именно, — ухмыльнулся Жак. — Чистая кожа. Слишком чистая. Он ведь писец, так? Значит, много пишет! А где следы туши и чернил?
Томас прищурился. А ведь правда. Как же он не заметил — и почему заметил глупый мальчишка?
Жак подмигнул другу, показал язык и припустился по дорожке к казарме. С этого дня им предстояло жить в еще большей тесноте, но юный проныра только радовался: наверняка у приезжих отыщется немало любопытных историй и рассказов о чужих землях, куда Жаку так хотелось попасть. Томас уже собирался двинуться следом, когда на плечо его опустилась тяжелая рука. Юноша обернулся. За спиной у него стоял сержант Гуго де Безансон. Вид у поверенного приора был необычайно хмурый.
— Томас, после вечерней службы господин будет ждать тебя в своем дворце.
Сердце юноши сжалось, а потом забилось чаще. Вот он, шанс, которого посланец Роберта Брюса так долго ждал. Сегодня вечером, о чем бы приор ни хотел говорить с ним, Томас потребует, чтобы могущественный родич для начала его выслушал.
Гуго де Безансон, передав поручение, развернулся и тяжело зашагал к церкви. Томас смотрел ему вслед и не понимал: почему в душе нет радости?
В доме, или, если угодно, дворце приора было великое множество ковров. Ковры арабские и ковры фламандские, и германские, и длинные узкие ковры со странным геометрическим узором, завезенные с африканского побережья. В душе Жерара де Вилье не осталось места страстям, кроме, пожалуй, одной- единственной — он коллекционировал ковры. Учитывая, что рыцарям Христа и Храма Соломонова полагалось жить в бедности и никаким имуществом не владеть, а оружие их, экипировка и одежда принадлежали ордену, приора можно было обвинить в не весьма точном следовании уставу.
Впрочем, пройдя в обширную приемную залу, Томас думал не об этом. По спине юноши ручьями тек пот. Хотя он не успел пробыть в доме приора и нескольких минут, рубаха промокла и прилипла к спине. Натоплено было до того, что даже крепко сколоченная деревянная мебель потрескивала от жары. К потолку поднимались колонны, украшенные искусной резьбой — виноградные листья и гроздья, каменные розетки и львиные морды. В камине гудело пламя, по узорной железной решетке бегали оранжевые сполохи. Сам приор, в белом плаще, отороченном мехом, расположился в кресле у огня. Коротко остриженные волосы храмовника покрывала черная шапочка, похожая на монашескую скуфью. Томас с трудом удержался от вопроса, как дядя переносит эту адскую жару. Воистину, даже в Палестине не могло быть такого пекла — а ведь Жерар де Вилье вряд ли прожил там долго. Ему не исполнилось и двадцати пяти, когда тамплиеры потеряли Акру и вынуждены были перебраться на Кипр.
Храмовник отвернулся от камина и окинул племянника равнодушным взглядом. Когда приор заговорил, голос его звучал устало.
— Твой отец пел и играл на арфе. Говорят, и ты владеешь этим искусством?
