«А мне все равно, — оповестила светская дама. — Не знаю и не хочу знать. Надеюсь, что милая головоломка, в которую нас угораздило вляпаться, так или иначе вскоре подойдет к концу и мы уберемся отсюда восвояси».
«Да уж, осталось недолго, — откликнулся монах, — Может, еще несколько часов. Планета закрыта, и больше тут ничего не сделаешь. Поутру они отправятся к туннелю, осмотрят его снова и поймут окончательно, что исправить его не смогут. Но прежде чем это произойдет, нам предстоит принять решение. Картер нас не спрашивал — побоялся спросить. Побоялся услышать наш ответ».
«Ответ, разумеется, будет отрицательным, — без колебаний заявил ученый. — Как ни жаль, мы обязаны ответить 'нет'. Картер, наверное, подумает о нас неприязненно. Вероятно, скажет, что мы утратили человечность вместе с телами и сохранили лишь безучастный рассудок. Но это в нем будет говорить его доброта, не помнящая, что мы обречены на суровость, что доброта здесь, вдали от нашей прежней благоустроенной планеты, не может играть никакой полезной роли. Более того, такая доброта не была бы благом для самого Плотояда. Он был бы вынужден влачить жалкое существование в железной клетке, рядом с Никодимусом, который его ненавидит. И Плотояд, в свою очередь, ненавидит робота, а может, и боится. Мы спровоцировали бы ситуацию, день за днем подбрасывающую угли в костер его позора: он, заслуженный воин, убивший множество зловредных чудищ, и вот, пал так низко, что боится двуногой машины — Никодимуса…»
«И правильно боится, — заметил монах, — потому что рано или поздно Никодимус бы, несомненно, его прикончил».
«Он такой неопрятный, — вставила светская дама, мысленно содрогнувшись, — Такой нечувствительный, и никакого в нем изящества, никакой предупредительности…»
«Вы о ком? — осведомился монах. — О Плотояде или о Никодимусе?»
«Ну что вы! Вовсе не о Никодимусе. Никодимус у нас смышленый».
Глава 26
Пруд испустил крик ужаса.
Хортон уловил крик краем сознания и шевельнулся, с трудом выбираясь из дремотного тепла, близости, интимной наготы, цепляясь всеми чувствами за человека рядом, за женщину, — но нет, ее принадлежность к роду человеческому была важна не менее, чем пол, ведь на этой планете людей было двое, всего только двое.
Пруд издал новый крик, тревожный и резкий, как сирена, и крик вошел в мозг ножом. Хортон сел, кутаясь в одеяло.
— Что с тобой, Картер Хортон? — сонно осведомилась Элейн.
— Это Пруд. Там что-то неладно…
Первый проблеск рассвета уже взбежал по небу на востоке, пришла призрачная полутьма, из которой смутными силуэтами выступали деревья и домик Шекспира. Костер почти догорел, от него остался лишь слой углей, подмигивающих воспаленными докрасна глазками. За костром, повернувшись в сторону Пруда, стоял Никодимус. И не просто стоял, а застыл в полный рост настороже.
— На, возьми штаны, — сказала Элейн.
Хортон протянул руку, взял брюки и обратился к роботу:
— Что там такое, Никодимус?
— Что-то вскрикнуло. Не то чтобы вслух. Но я почувствовал крик.
Хортон кое-как втиснулся в брюки, ежась от рассветного холодка. Крик прозвучал снова, еще призывнее и настойчивее, чем раньше.
— Глянь-ка на тропинку, — сказала Элейн сдавленным голосом.
Хортон послушался и чуть не поперхнулся. Их было трое. Белые, гладкие, они выглядели как слизняки, вставшие на попа, скользкие безобразные твари, вполне подобные тем, какие попадаются под перевернутыми камнями. Двигались они быстро, подскакивая на нижнем заостренном конце тела. Ног у них не было, но это им ничуть не мешало. Рук и лиц у них не было тоже — просто-напросто жирные самодовольные слизняки, резво скачущие по тропинке со стороны туннеля.
— Вот и еще трое, кому теперь отсюда не выбраться, — заметил Никодимус. — Нас тут скоро будет целая компания. Хотел бы я знать, почему столько существ попадает именно сюда?
Из домика Шекспира неверной со сна походкой вывалился Плотояд. Потянулся, почесался, потом заметил слизняков и спросил:
— Это что за чертовщина?
— Они не представились, — отозвался робот, — Да и появились всего минуту назад…
— Смешные твари, не правда ли? — высказался Плотояд, — Без ног, а скачут…
— Что-то происходит, — заявила Элейн, — Что-то страшное. Помнишь, вчера вечером я чувствовала: что-то должно случиться, и вот, случилось…
Три слизняка допрыгали до лагеря и, не удостоив людей у костра ни малейшим вниманием, прошмыгнули мимо на тропинку, ведущую к Пруду. Тем временем на востоке совсем посветлело, а где-то далеко в лесу раздался странный звук, словно кто-то провел палкой по изгороди из кольев.
Новый крик Пруда хлестнул Хортону по нервам, и он бросился бегом по той же тропинке. Плотояд держался с ним вровень, просто шагая вприпрыжку.
— Не откроешь ли ты мне, — спросил он на ходу, — что свершилось такого, чтобы все посходили с ума и пустились вскачь?
— Пруд попал в какую-то беду.
— Как он может попасть в беду? Кто-нибудь решил швырять в него крупными камнями?
— Не знаю, — признался Хортон, — но он громко кричит…
Взбежав на гребень, тропинка описала крутую дугу. Внизу лежал Пруд, а за Прудом возвышался конический холм. Холм изменялся, с ним что-то происходило. Он выпячивался вверх и разваливался на куски, а из него поднималось нечто темное и жуткое. Три слизняка сгрудились вместе и скорчились на берегу.
Плотояд вдруг прибавил скорости и стремглав понесся по тропке под уклон. Хортон заорал:
— Назад, дурак! Назад, полоумный дурак!..
— Хортон, гляди! — вскрикнула Элейн. — Да не на холм, а на гребень, где город…
И Хортон заметил, что одно из строений рушится, кладка рассыпается по кирпичику, и изнутри рвется вверх некое существо, сверкающее в лучах утреннего солнца.
— Это же наше существо, замурованное во времени, — узнала Элейн. — То самое, которое мы нашли.
Когда Хортон разглядывал существо в кубе замороженного времени, то никак не мог распознать его облик. Теперь, высвободившись из тюремных оков, оно поражало великолепием. Расправились могучие крылья, и солнце отразилось в них многоцветной радугой, будто они состояли из тысяч крохотных призм. Свирепая голова, снабженная клювом, сидела на удлиненной шее и выглядела, по крайней мере так показалось, словно на нее надели шлем, украшенный драгоценными камнями. Мощные лапы оканчивались изогнутыми сверкающими когтями, а длинный хвост был унизан блестящими острыми шипами.
— Дракон, — тихо произнесла Элейн. — Как драконы из старых земных легенд…
— Может быть, — отозвался Хортон, — Никто же не знает, каковы были драконы, если они когда-либо существовали.
Однако у дракона — если это и впрямь был дракон — что— то не ладилось. Высвободившись из каменного узилища, дракон пытался оторваться от земли, неуклюже хлопая исполинскими крыльями. Пытался и не мог, а должен бы, подумал Хортон, взмыть в небо. Взмыть на сильных надежных крыльях, взлететь по небесной лестнице одним духом, как быстроногий зверь взбегает по склону рысью, радуясь силе своих мышц и глубине дыхания.
Тут Хортон вспомнил про убежавшего вниз Плотояда и, повернувшись, принялся его высматривать, но высмотрел не сразу. Зато увидел, что холм за Прудом вскрывается, дробится и крошится все быстрее, а
