— Я должен признать, что вы создали хороший случай, Предок Янг. Еще вы должны понять, что эта комиссия не имеет другой юрисдикции относительно жизни любого человека, кроме как следить, чтобы каждый пользовался всеми благами бессмертия и устранять любые возникающие перегибы.
— Я хорошо осведомлен об этом,— ответил Янг,— и мне кажется, что мой случай как раз и является одним из тех перегибов, о которых вы упомянули.
Он стоял молча, вглядываясь в лица членов заседания. «Они боятся,— думал он.— Каждый из них. Боятся того дня, когда столкнутся с тем, с чем я столкнулся сейчас. Они знают ответ. И кроме жалкого, жестокого ответа, который я дал им, другого не существует.
— Моя просьба проста,— ровным тоном произнес сказал он.— Я намереваюсь окончить жизнь. И поскольку самоубийство сделали психологически невозможным, я попросил, чтобы комиссия назначила кого-нибудь, или сама отдала какое– либо распоряжение относительно прерывания моей жизни.
— Если бы мы сделали это,— сказал Риггз,— то уничтожили бы все, чего достигли. Нет подвига в том, что ты прожил пять тысяч лет. Коль скоро человеку суждено быть бессмертным, он должен действительно быть таковым. Компромисс в данном случае невозможен.
— Кроме того,— добавил Янг,— все мои друзья ушли,— Он показал на бумаги, которые Риггз держал в руках: — Я всех перечислил там: их имена, когда, где и как они умерли. Взгляните на список. Больше двух сотен имен. Люди из моего поколения и поколения, следующего за моим. Их имена и фотокопии свидетельств о смерти.
Янг положил ладони на стол и оперся на них.
— Обратите внимание на то, как они умерли,— продолжил он,— Каждый в случайной катастрофе. Некоторые управляли машиной на чересчур большой скорости и, по-видимому, слишком беспечно. Один упал со скалы, когда тянулся сорвать цветок, росший на уступе. Я считаю этот случай проявлением вопиющей неосторожности. Еще один напился какой-то дряни и, потеряв сознание в ванне, утонул…
— Предок Янг,— резко прервал его Риггз,— вы, конечно же, не намекаете, что во всех перечисленных ситуациях имело место самоубийство?
— Нет,— едко ответил Янг,— Мы запретили самоубийства три тысячи лет назад и очистили от подобных мыслей человеческий мозг. Как они могли покончить с собой?
Станфорд внимательно посмотрел на Янга.
— Если не ошибаюсь, сэр, вы были членом комиссии, которая занималась решением этой проблемы.
Эндрю Янг кивнул.
— Да, это было после первой волны самоубийств. Я помню то время очень хорошо. Нам потребовались годы, чтобы найти решение. Мы были вынуждены изменить будущее человека, модифицировать определенные свойства человеческой природы.
Пришлось приспособить к этому человека с помощью обучения и пропаганды, заставить его принять новый набор нравственных ценностей. Я думаю, мы проделали хорошую работу. Возможно, слишком хорошую. Сегодня никто не может даже подумать о самоубийстве, о свержении правительства. Сама идея, само слово вызывают инстинктивное отвращение. Вы можете пройти длинный путь, джентльмены, путь в три тысячи лет.
Янг нагнулся над столом и указал пальцем на кипу бумаг.
— Они не убили себя,— после короткой паузы заговорил он,— поскольку не могли совершить самоубийство. И потому не заслужили осуждения. Они устали от жизни… И я тоже. Они стали проявлять беспечность — возможно, в глубине души лелея тайную надежду, что когда-нибудь утонут в пьяном виде или на машине врежутся в дерево…
Он выпрямился и взглянул в лица присутствующих.
— Джентльмены,— сказал он.— Мне пять тысяч семьсот восемьдесят шесть лет. Я родился в Ланкастре, в штате Мэн, на планете Земля двадцать первого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Я хорошо служил человечеству в течение этих пятидесяти семи столетий. Как видите, это рекорд. Комиссии, законодательные посты, дипломатические миссии… Никто не может сказать, что я уклонялся от своих обязанностей. Я с полным правом утверждаю, что заплатил все долги человечеству… В том числе и долг за свое бессмертие.
— И все же мы призываем вас отказаться от своего намерения,— подал голос Риггз.
— Я одинокий человек,— ответил Янг,— Одинокий и усталый. У меня нет друзей. Ничто не вызывает у меня интереса. Надеюсь, мне удастся убедить вас в необходимости изменить законодательство в отношении таких, как я. Когда-нибудь вы, возможно, найдете решение проблемы, но пока это время не наступило, я прошу вас во имя милосердия избавить нас от жизни.
— Проблема, как мы ее видим,— вновь заговорил Риггз,— в том, что надо найти некий способ очистить наше ментальное будущее. Когда человек, подобно вам, сэр, живет пятьдесят столетий, у него накапливается слишком много воспоминаний, которые в итоге приводят к неприятию сегодняшней действительности и того, что ждет в будущем.
— Да, я в курсе и понимаю, о чем вы говорите,— кивнул Янг,— Помнится, об этом шла речь еще в самом начале. Это была одна из проблем, с которыми мы столкнулись, когда впервые стали практиковать бессмертие. Но мы всегда думали, что память вычеркнет все сама, что мозг сможет вобрать столько воспоминаний, сколько ему будет по силам, а когда переполнится, то выбросит самые старые. Однако такое мнение оказалось ошибочным.
Он сделал резкий жест.
— Джентльмены, я могу вспомнить собственное детство гораздо более отчетливо, нежели то, что произошло со мной вчера.
— Воспоминания хоронили,— возразил Риггз.— И в прежние времена, когда люди в большинстве своем жили не более одной сотни лет, считалось, что погребенные воспоминания навсегда преданы забвению. Жизнь, сказал себе Человек, это процесс забывания. Таким образом, став бессмертным, Человек не слишком переживал из-за воспоминаний, ибо полагал, что выбросит их из памяти.
— Он должен был предвидеть,— не сдавался Янг.— Я могу вспомнить своего отца, причем гораздо более четко, чем вспомню вас, джентльмены, как только покину эту комнату… На исходе жизни отец говорил мне, что ему на память приходят многие эпизоды детства, о которых он ни разу не вспоминал ни в юности, ни в зрелости. Только это одно должно было насторожить нас. Мозг хоронит глубоко только более свежие воспоминания… они не представляют ценности, они не всплывут, чтобы обеспокоить вас, потому что еще не разобраны и не отсортированы… или что там еще делает с ними мозг. Но однажды занесенные в реестр, они мгновенно всплывут.
Риггз кивнул в знак согласия.
— Наш мозг хранит память о многих прекрасных годах жизни. Со временем мы это преодолеем.
— Мы пытались,— вступил в разговор Станфорд.— Пытались, как и в случаях с самоубийствами, проводить психологическую обработку. Но в данной ситуации из этого ничего не вышло. Человеческая жизнь строится на воспоминаниях. Есть основные воспоминания, базовые, они должны оставаться нетронутыми. При адаптации у тебя нет выбора. Невозможно сохранить структуру воспоминаний и при этом отделить то, что не имеет значения. В общем, этот метод оказался недейственным.
— Была одна машина,— вмешался Риггз,— которая с успехом помогала избавляться от воспоминаний. Я не знаю точно, как она работала,— знаю только, что эффективно. Мозг становился как пустая комната. Она не оставляла ничего — забирала все воспоминания, не допуская ни малейшей возможности создать новые. Человек входил в нее разумным существом, а покидал уже овощем.
— Отсроченное оживление — вот что могло бы решить проблему,— заметил Станфорд.— Если бы только мы располагали такой возможностью. Можно было бы поместить человека куда– либо и хранить там до поры, когда проблема наконец тем или иным образом решится, а потом оживить его и, так сказать, «отремонтировать».
— Как бы то ни было, это дело будущего,— сказал Янг.— А сейчас прошу вас серьезно рассмотреть мою просьбу. Я не в силах дожидаться, пока вы найдете приемлемое решение.
— Вы просите нас узаконить смерть? — В голосе Риггза прозвучали суровые нотки.
Янг кивнул.
— Если вам угодно называть это так. Я бы предпочел другое определение: простая
