— Как должно бы быть и в жизни. Когда положение безнадежно, вы сдаетесь. Вы не заставляете противника играть до унизительного для вас обоих конца. Так требует этика. Когда выигрыша нет, но и резервы защиты не исчерпаны, вы продолжаете бороться за ничью. Так требует логика.
Ли засмеялся, пожалуй, чуть-чуть натянуто.
— Вы и в жизни придерживаетесь таких же правил, сенатор?
— Стараюсь по мере сил,— ответил сенатор с напускным смирением.
Ли поднялся на ноги.
— Мне надо идти, сенатор.
— Посидите еще, выпейте рюмочку.
Репортер отказался.
— Спасибо, меня ждет работа.
— Выходит, я должен вам выпивку,— заметил сенатор,— Напомните мне об этом при случае.
Когда Ли ушел, сенатор Гомер Леонард долго сидел в кресле, будто оцепенев. Потом протянул руку, хотел сделать ход конем, но пальцы дрожали так, что он выронил фигуру и она со стуком покатилась по доске.
«Каждый, кто добьется продления своей жизни нелегальными или полулегальными методами, без надлежащих рекомендаций, утвержденных установленным порядком в соответствии с законной процедурой, подлежит фактическому отчуждению от человечества. Как только его виновность будет доказана, это должно быть оглашено всеми доступными людям средствами по всей Земле до самых дальних ее уголков, чтобы каждый человек Земли мог без труда опознать виновного. В целях большей точности и безошибочности подобного опознания виновный приговаривается к пожизненному ношению позорного жетона, публично оглашающего его вину и заметного на значительном расстоянии. Нельзя отказать виновному в удовлетворении основных жизненных потребностей, как то: в пище, одежде, скромном жилище и медицинской помощи, однако ему воспрещается пользоваться в какой бы то ни было форме иными достижениями цивилизации. Виновному не разрешается делать приобретения, превышающие минимальные требования сохранения жизни, здоровья и благопристойности; он не допускается к участию в любых предпринимаемых людьми начинаниях и учреждаемых ими объединениях; он лишается права пользования услугами библиотек, лекционных залов, увеселительных и прочих заведений, как общественных, так и частных, действующих ради просвещения, отдыха или развлечения других людей. В равной степени воспрещается всем жителям Земли, во избежание сурового наказания, сознательно вступать с виновным в беседу или какие-либо иные отношения, принятые между людьми. Виновному дозволяется прожить незаконно продленную жизнь до ее естественного завершения в рамках человеческого общества, но с лишением фактически всех прав и обязанностей, общих для человеческих существ. И все перечисленные выше санкции в полной мере налагаются на пособника или пособников, которые с сознательно обдуманным намерением так или иначе помогли виновному добиться продления своей жизни иными, нежели законные, средствами».
— Стало быть,— сказал Дж. Баркер Нортон,— все эти столетия организация ходатайствовала о продлении вашей жизни, тем самым расплачиваясь с вами за услуги, которые вы ей оказывали? — Сенатор печально кивнул,— А теперь, когда вы того и гляди завалите выборы, боссы решили, что ставить на вас больше нет резона, и отказались возобновить ходатайство?
— Грубовато,— сказал сенатор,— но по существу верно.
— И вы бросились ко мне,— констатировал Нортон.— Но что я, черт побери, могу тут поделать?
Сенатор наклонился поближе к собеседнику.
— Давай перейдем на деловой язык, Нортон. Нам с тобой уже доводилось работать вместе.
— Это точно,— согласился Нортон,— На том космическом фрахте мы оба неплохо погрели руки.
— Я хочу,— объявил сенатор,— прожить еще сотню лет и готов заплатить за это. И не сомневаюсь, что ты можешь это устроить.
— Каким образом?
— Не знаю. Действовать я предоставляю тебе. Какие рычаги ты пустишь в ход, мне все равно.
Нортон откинулся на спинку стула, сцепив пальцы обеих рук.
— Думаете, я подкуплю кого-то, чтоб он походатайствовал за вас? Или дам на лапу кому-нибудь в институте, чтобы вы продлили жизнь, минуя ходатайство?
— И та и другая мысль заслуживает внимания,— согласился сенатор.
— А если меня поймают на этом, что тогда? Отлучение от человечества? Благодарю, сенатор, я в такие игры не играю.
Сенатор невозмутимо взглянул в лицо человека, сидящего по другую сторону стола, и тихо произнес:
— Сто тысяч,— Вместо ответа Нортон расхохотался.— Хорошо, полмиллиона.
— А отлучение, сенатор? Чтобы принять такой риск, овчинка должна стоить выделки.
— Миллион,— заявил сенатор.— Но это мое последнее слово.
— Миллион сию минуту,— сказал Нортон,— Наличными. Никаких расписок. Никаких банковских отметок о переводе. Еще миллион, когда и если я сумею выполнить поручение.
Сенатор неторопливо поднялся в полный рост, поднялся с непроницаемым лицом, изо всех сил скрывая охватившее его возбуждение. Нет, не возбуждение, а неистовый восторг. Но голос у него даже не дрогнул.
— Я соберу миллион к концу недели.
— Тогда я и начну наводить справки.
Когда сенатор вышел на улицу, в его походке была упругость, какой он не помнил годами. Он шагал быстро, уверенно, помахивая тростью.
Эти исчезнувшие Карсон, Гэллоуэй и Гендерсон ушли со сцены точно так же, как придется уйти ему, едва он получит свои вожделенные сто лет. Они сварганили себе фальшивое объявление о смерти, а сами сгинули с глаз долой, надеясь дожить до дня, когда бессмертие начнут раздавать всем подряд по первому требованию.
Каким-то образом они добились нового продления, нелегального,— ведь ходатайство нигде не зарегистрировано. И кто– то обстряпал им это. Более чем вероятно — Нортон.
Только они напортачили. Старались замести следы, а на деле лишь привлекли внимание к своему исчезновению. В таких предприятиях нельзя допускать ни малейшей промашки. Впрочем, человек тертый и заранее все продумавший не промахнется.
Вытянув дряблые губы, сенатор принялся насвистывать какой-то мотивчик.
Нортон, конечно же, мошенник. Прикидываясь, что не знает, как взяться за поручение, что боится отлучения от человечества, он лишь взвинчивал цену.
Сенатор криво усмехнулся: сумма, запрошенная Нортоном, означала, что он останется почти без гроша. Но игра стоит свеч.
Чтобы наскрести столь внушительную сумму, потребуется немалая осторожность. Придется собирать ее по частям — немножко из одного банка, немножко из другого, чередуя изъятие вкладов с погашением ценных бумаг, а то и призаняв кое-что по мелочи, чтоб избежать лишних вопросов.
На углу он купил газету и подозвал такси. Откинувшись на сиденье, сложил газету пополам и начал, как всегда, с первой колонки. Снова конкурс здоровья. На сей раз в Австралии.
«Здоровье,— подумал сенатор.— Просто помешались они на здоровье. Культ здоровья. Центры здоровья. Клиники здоровья…»
Эту колонку он пропустил и принялся за вторую. Заголовок гласил:
ШЕСТЬ СЕНАТОРОВ ПОЧТИ НЕ ИМЕЮТ ШАНСОВ НА ПЕРЕИЗБРАНИЕ
Сенатор негодующе фыркнул. Один из шестерых, разумеется, он сам.
Ну а если по существу, ему-то что за печаль? К чему лезть из кожи и пытаться удержать за собой сенаторское кресло, в котором он не собирается больше сидеть? Он намерен заново помолодеть, намерен строить жизнь заново. Уехать куда-нибудь за тридевять земель и стать другим человеком.
