нарушителей порядка выпустить на волю и крепко пре дупредить — ежели чего позволят себе, сажать немедленно»;
«…любого паразита скрутить в бараний рог, если он стано вится поперек директив»; «…если враг оказывает сопротивление, немедленно брать под арест, не обращая внимания на соблюдение формальных правил». Фаланстеры, в которые загнали мужиков и баб, были объявлены «высшей фазой». К концу 1929 года «первобытный рай», запланированный и директивно провозглашенный, стал непоправимой реальностью. В период «новой эры». С этого момента хроника стала работать в экстремальном режиме — «вхождения в но вую эру», движения «к новому историческому рубежу». Во-первых, были приняты срочные меры по дальнейшей отмене и замене праздников: после Покрова, дней Иверской и Казанской иконы Богоматери развенчанию подвергся также и культ рождества Христова. Замена в данном случае оказалась чрезвычайной — речь о ней впереди. Во-вторых, появилось спецуказание: все мероприятия, связанные с ликвидацией, осуществлять синхронно: «Из округа приехал представитель, давал инструкции — как проводить раскулачивание…Начинать одновременно во всех се лах, то есть не дать опомниться, застать врасплох». В-третьих, инициативные временщики, действуя как бы в обход инструкции, изловчились начинать даже раньше ими же назначенного срока — для перестраховки, из боязни упустить жертву. «Прокопа Алдонина забрали вече¬ ром, — сообщает хроника, — в тот самый момент, когда он собрался как следует поработать — порастолкать да попрятать куда подальше свое добро, чтобы встретить утречком ранним незваных гостей. Что гости нагрянут, знал наверняка — Бородин шепнул ему… И вдруг — при шли вечером». Вспомним о точности, объемности, многомерности времени в «Бесах». В течение одного и того же отрезка времени с ге роями хроники Достоевского в разных местах происходят разные вещи, смысл которых полностью раскрывается лишь при учете их синхронности и сопряженности. С этой точки зрения хроника Б. Можаева являет собой нечто совершенно уникальное. Точный календарь тихановских событий позволяет достоверно установить факты синхроннос ти, одномоментности эпизодов. Но то дополнительное содер жание, которое прячется в складках времени, дает, как прави ло, один и тот же смысловой эффект: в то время как одни
хотят спрятаться и спастись, другие хотят их найти и погу бить. Хронологическая и синхронистическая картина событий в селе Тиханове обнаруживает поразительный контекст: на протяжении всего действия идет тотальная охота на людей — с доносами, слежкой, травлей, загоном и убоем. К концу хроники цель и подоплека этой охоты просту пают наружу, и те, кто погоняет, уже никого не стесняются. «Довольно! Поговорили, — кричит Возвышаев на арестованных мужиков. — Ступайте по домам и помните — за отказ властям будем и впредь карать жестоко. И не на ночь забирать… Сроки давать будем. Хватит шутки шутить. Время теперь боевое. Революцию никто не отменял». Слово «сроки» приобретает наконец тот самый смысл, который так тщательно маскировался установками о «темпах» и «ру бежах». Время зачисляется по военному и тюремному ведом ству, и хроника тихановской жизни приобретает характер боевых реляций, превращается в сводку об операциях, сра жениях, жертвах. Собственно, и сама жизнь, утратившая многообразие, вырождается в вереницу мероприятий и кам паний. «Ударная кампания по раскулачиванию в Тихановском рай оне благополучно завершилась за две недели. Всех, кого надо было изолировать, — изолировали, кого выслать за пределы округа — выслали… И облик районного центра Тиханова при нял свой окончательный вид: на домах… появились вывески… с одним и тем же заглавным словом «Рай», возвещавшие миру о наступлении желанной поры всеобщего благоден ствия на этой грешной земле». «Первобытный рай», о котором возвещали Верховенский и Шигалев, наступил зимой 1929/30 года. Странный это был рай: за зиму мужики и бабы съели едва ли не все пого ловье скота, пугали друг друга войной, всеобщим колхозом и концом света, слонялись без дела, распивали самогонку и медо вуху, судачили, ловили и передавали слухи о «судьбе ре шающей». И наконец был назначен, «спущен» последний срок. И снова необходимо отметить уникальность творческой ситу ации: автор-хроникер не властен по своему усмотрению рас поряжаться художественным временем; реальная хроника ре альных событий жестко регламентирует повествовательную свободу. Художественный календарь «первобытного рая» вынужденно движется только по обусловленным, установоч ным точкам реального времени. Итак, крайний срок бытия был назначен на 20 февраля
1930 года. Здесь романное повествование вновь уступает место документу и факту: они красноречивее самой изо щренной фантазии. «Дни и часы сосчитаны: не позднее 20 февраля полностью засыпать семенные фонды!»; «Довольно церемо ниться с волокитчиками!»; «Те же, кто не успеют засыпать до 20 февраля семфонды, ответят пролетарскому суду за срыв и невыполнение директив правительства»; «Если в бли жайшие дни не будет достигнуто резкого пе релома, членов райштабов с работы снять и предать суду». И когда за три дня до срока эта директива была дове дена до сознания судебно-следственной бригады Тихановского района, Возвышаев подвел окончательный итог: «Двадцатого февраля все должны быть в колхозах! Не проведете в срок кампанию — захватите с собой сухари. Назад не вернетесь». Семьдесят два часа хроники, остававшиеся до наступле ния «всеобщего счастья», пришлись на сырную седмицу. Одна ко вместо ожидаемого праздника вхождения в светлое будущее, который должен был заменить свергнутую и раз венчанную масленицу, реальность преподнесла бунт, пожар, убийства, похороны. Через десять дней после рокового 20 февраля директиве о сплошном и поголовном фаланстерском блаженстве был дан директивный отбой. «Год великого перелома» — от Вознесения до Покрова и от Покрова до масленицы — завершил свой путь. Автор- хроникер недаром и не зря избрал хроникальный способ повествования: его хроника, насыщенная знаками-ориентира- ми исторического момента, смогла самой своей художествен ной тканью выразить важнейшие особенности реального времени. Сочетание исторического документа с художественной сценой, соединение сдержанного рассказа с взволнованной авторской ремаркой, сплав непосредственного переживания, идущего как бы из момента события, с поздним знанием образуют особый оптический феномен. Хроникальное повест вование Б. Можаева дает целостное, панорамное представление о «годе великого перелома» в аспекте замысла и воплощения, в свете теоретических посылок и практических следствий, с точки зрения объективного содержания и очень личного, пронзительно личного чувства. Охваченный, одержимый этим чувством автор-хроникер, чья хроника создана спустя полвека после событий, оказывается активным ее участником. Худо-
жественная летопись 1929 года, осознанная как отчет о пре ступлении века, — это и есть личное участие писателя, кате горический императив его совести. Глубоко проникнув в смысл событий 1929 года, связав их с общим движением русской жизни, истории, культуры, Б. Можаев проявил высокую творческую, мировоззренческую солидарность с создателем «Бесов», другой русской хроники. Можаев нашел самый точный, самый верный ключ к глу бинным смыслам «жестокой поры головотяпства», осознав ее экспериментальный характер и опознав идейных вождей эксперимента. Гигантского эксперимента, вышедшего из стен лаборатории на российские просторы и подчинив шего себе живую жизнь.
КОРНИ И ПЛОДЫ «ВЕЛИКОГО ЭКСПЕРИМЕНТА» Мысль о намерении сделать всех счастливыми в один всеобщий присест за длинные фаланстерские столы с небесной манной, распределенной на равные доли вселенским Добро детельным Икаром, — то есть о том самом «великом экспе рименте», который проводился на русском крестьянине «неви данными дотоле формами и методами», — эта мысль имеет в романе Можаева мощное силовое поле. К участию в экспе рименте так или иначе привлечены все без исключения пер сонажи «Мужиков и баб». Только одни при этом являются эспериментаторами, другие — экспериментальным матери алом. Ведали ли одни, что творили? Понимали ли другие, что происходит с ними? Все вместе — отдавали ли себе отчет в том, что их ждет в ближайшем будущем? Можно утверждать: не позднее знание писателя наложилось на самосознание его героев, но художественно-хроникальное исследование эпо хи помогло ему увидеть точные исторические акценты и вос становить в подлинности социально-психологическую атмос феру тех лет. И если говорить о том, как соотносятся в «Мужиках и бабах» судьба человека, втянутого в социально- утопический эксперимент, и логика осознания им своей судьбы, то прежде всего поражает, насколько глубоко, точно и исто рически прозорливо оценивали люди свое истинное положение. Русский человек, житель деревни чувствовал себя, конечно, и обманутым и беспомощным, но он не обманывался насчет целей и задач навязанного ему эксперимента — вот неизбеж ный вывод, который следует из романа-хроники Можаева. Не обманывался хотя бы потому, что видел и понимал, по
какому именно принципу проходит размежевание, разделение людей на классы. «Ничего путного не жди от общества, где введены сословные привилегии, — думает Маша Обухова. — Вперед проскочат только
