согнутая всей тяжестью обрушившейся кары; энергия, не разбитая всеми неудачами жизни» 2. 1 Трифонов Ю. Нетерпение. Повесть об Андрее Желябове. М., 1973, с. 468–469. 2 Цит. по кн.: Пирумова Н. Бакунин, с. 332.
Адаптация к имени и личности Нечаева исподволь сменя лась его исторической реабилитацией. Политический монстр, нравственное чудовище, циник и мистификатор, лжец и убийца уступал место страдальцу-революционеру, положившему жизнь за святое дело, из последних сил боровшемуся против «поганого строя». Микроб нечаевщины оставался реальной угрозой. Но бо лезнь, о которой столь недвусмысленно предупреждал Достоев ский, старались не замечать, даже когда ее симптомы были оче видны: на знамени социальной революции не должно было быть никаких «лишних» пятен. От «Бесов» предпочитали отмахиваться; клеймо «реакцион ный роман» позволяло не принимать в расчет его истины — и вечные, и злободневные. Уроки «Бесов» не пошли впрок; одна ко, не научив историю, роман Достоевского вошел в большую
Глава 3
ПРОРОЧЕСТВО «ОТ УЖАСА»
Будут, будут кровавые, полные
ужаса дни… о, кружитесь, о, вейтесь,
последние дни!
Андрей Белый. «Петербург» «Под притушившим, но не погасившим крамолу владычест вом Александра Третьего и в первое десятилетие несчастно го нового царствования глухо назревал и заявлял о себе зловещими предвестиями готовый вспыхнуть переворот, разме ров которого не предвидел, быть может, и сам поставивший его прогноз и диагноз Достоевский» — так писал о времени, когда «угрюмые сумерки прошлого столетия» сменились «кровавой зарей нового века», Вячеслав Иванов. — Старый мир со всем, что было в нем великого и святого, за многие неискуп ленные неправды, внедрившиеся в его державное строитель ство, был осужден разумом истории и обречен на огненное ис пытание. Молодая, мыслящая и дерзающая Россия тосковала и металась в поисках «правды»: она переживала нравствен ный кризис. Страна платила человеческие дани темным демо нам исторического долга» 1. Спустя тридцать пять лет после «Бесов» наступил год 1905-й: прогноз и диагноз Достоевского подтверждался по крайней мере в части огненного испытания. Начиналась эпо ха интерпретаций романа — литературно-общественная мысль силилась уловить связь реалий исторической действительности с изобличенной и осужденной писателем «бесовщиной». Как правило, такая связь обнаруживалась: новый этап рево люционного движения в России давал основания видеть в романе Достоевского концепции универсального характера. «Дешевое глумление над… нигилизмом и презрение к смуте», как определял отношение Достоевского к революции Салты- ков- Щедрин 2, вдруг, в начале XX века, осозналось как предощущение трагическое: символистская критика — В. Ро занов, Д. Мережковский, Л. Шестов, А. Волынский, Н. Бер дяев — открыла в Достоевском «вечное». 1 Иванов Вячеслав. Собр. соч., т. IV. Брюссель, 1987, с. 607. 2 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т., т. 9. М., 1966, с. 413.
В 1921 году факт подобного отношения к Достоевскому был зафиксирован одним из самых серьезных исследовате лей его творчества — А. Долининым. «При жизни Досто евский казался человеком определенной партии, — писал уче ный в предисловии к юбилейному сборнику, — современники соглашались или спорили с ним, как с равным, мерили его своей мерой: узкой и временной. Истинное понимание пришло уже после его смерти; в течение с лишком тридцати лет по наших дней Достоевского воспринимали почти исклю чительно со стороны идейной — как философа или религиоз ного мыслителя» 1. То обстоятельство, что на заре («кровавой заре») но вого века Достоевский многими художниками слова воспри нимался как Учитель и Мастер и очевидно влиял на их творчество, признается в советской критике с заметным раздражением. Привыкшая оперировать удобными и безопас ными идеологическими формулами «революционный» — «реак ционный», подобная охранительная критика с трудом перено сит любые аналогии с «Бесами», особенно если речь идет о позднейших революционных процессах. «Для иных из писателей Достоевский был своего рода «заколдованным местом», — иронизировал, например, П. Анто кольский, очень типично выразив «общий настрой», — топкой трясиной со светящимися гнилушками, но в то же время — «пророком». Все это прельщало многих испуганных 1905 годом интеллигентов — ренегатов марксизма, да и других, поправее. Книга Мережковского «Грядущий хам» была как бы красным светофором для таких обывателей и любителей «страшного». Наступившая вслед за 1905 годом реакция с ее карательными экспедициями и виселичными столбами была ими перетол кована в мистическом духе, напоминающем бредовую фан тастику «Бесов», зыбкую двуличную пропаганду Верховенско- го-младшего. Волна самоубийств, прокатившаяся по двум сто лицам и губернским центрам России, взывала к памяти ин женера Кириллова, другого персонажа «Бесов». Пахло пале ным, адской серой, шигалевщиной, содомом, который, как известно, Достоевский противопоставлял Мадонне» 2. Сам того не желая, поэт и критик констатировал: пахло шигалев- щиной не в текстах эпигонов Достоевского, а в атмосфере 1 Достоевский Ф. M. Статьи и материалы. Под ред. А. С. Долинина, Пг., 1922, с. 1.
2 Антокольский П. «Петербург» Андрея Белого. Послесловие. — кн.: Белый Андрей. Петербург. М., 1978, с. 335. В дальнейшем цитаты из романа даются по этому изданию.
русской жизни. Не Достоевский, не его «Бесы» и не их позднейшие интерпретаторы-последователи породили «ситуа цию Содома»: наивно клеймить их за то, что они сумели разглядеть некую опасную тенденцию. И уж совсем нет смысла упрекать «испуганных интеллигентов» в художествен ной несостоятельности подражаний: конечно же, сравнение с Достоевским мало кто мог и может выдержать без ущерба для себя. Вместе с тем такой упрек имеет, несомненно, иную цель. «Бывший петрашевец- фурьерист, бывший каторжанин, — продолжает П. Антокольский, — Достоевский жил внутри сво его времени и оттого был шире и дальновиднее, чем иные его последыши десятых годов нашего века, которые хватались за Достоевского, как тонущие хватаются за доску от чужого корабля, и безнадежно тонули в грозной диалектике «Бесов». Вот отчего задолго до Великого Октября был безнадежно детерминирован их общий удел, так непоправимо обрекший их на эмиграцию после Октября» 1. Замечание многоаспект ное — здесь и намерение, слегка обелив фурьериста — Досто евского, оставить его в своем историческом времени, здесь и оскорбительное в адрес «последышей» обвинение в бес помощности перед лицом приближающейся катастрофы, здесь и отчетливо различимый акцент на чужеродности «Бесов» новому этапу революционного движения («доска от чужого корабля»), здесь и весьма дозированная «дань» роману («гроз ная диалектика»), здесь и злорадно-назидательное «так вам и надо», брошенное вдогонку писателям-эмигрантам… Можно было бы привести длинный список имен и цитат, поставивших своей задачей навеки разделаться с «Бесами» как с махровой реакцией и ложным пророчеством, впрочем, для вида признав некоторые, «отдельно взятые», удачи романа. Можно было бы провести параллель или сформулировать почти математическую зависимость общего тона и оценок «Бесов» от состояния идеологического климата в его колебаниях между «оттепелями» и «заморозками». Можно было бы определить истинные мотивы тех иных интерпретаторов, кто считал своим партийным долгом всякий раз, охаивая роман, демон стрировать личную приверженность «прогрессу». Можно было бы заметить, что подавляющее большинство интерпретаций сходится на одном центральном пункте — заклинании: бесы —
1 Антокольский П. «Петербург» Андрея Белого. Послесловие. — В кн.: Белый Андрей. Петербург. М., 1978, с. 335.
не мы, мы — не бесы, «Бесы» — про других, про нас — не «Бесы». И можно было бы поразиться, насколько упор ным, слепым, почти фанатическим было стремление разъеди нить «Бесы» и исторические уроки из этого романа, делая вид, что уроков этих не было или они имели место в разных других местах. Но в таком случае осуществление всех возможных исследований переросло бы в глобальный разго вор, далеко выходящий за рамки литературоведения и лите ратурной критики. К тому же процитированное высказывание П. Антокольского концентрированно выразило многое — и по содержанию, и по тону, и по подтексту… Между тем пророчества и предостережения «Бесов» были для русской культуры нового столетия отнюдь не «доской с чужого корабля», а своей бедой — родной и кровной. Надо ли удивляться тому, что «Петербург», роман о русской революции вообще и о революции 1905 года в част ности, написанный рукою одного из крупнейших художников и теоретиков символизма Андреем Белым, испытал сильней шее влияние Достоевского? Современник Андрея Белого, его друг и союзник, которо му роман
