Политтерапия

годы.

— Каждый мог судить о происходящем, опираясь лишь на собственное мнение: здравого смысла хватало, чтобы критично подойти к любому вопросу. Но золотой век здравого смысла давно миновал. Сейчас лишь специалист в рамках своих знаний способен высказать независимое суждение, но — лишь по очень узкому вопросу. Остальным приходится соглашаться с мнением большинства или доверять авторитетам. Всей жизни не хватит, чтобы стать специалистом хотя бы по десятку направлений.

Это я знал и сам, и возражать даже не пытался. Интересовало меня только, как же обходятся политики? Они-то просто вынуждены иметь какое-то мнение по самым разным вопросам. И как они в них не путаются?

— Политики опираются на суждения советников, общественное мнение, позицию партии. Но по ряду вопросов им приходится вырабатывать свое мнение, этим они и отличаются от специалистов и обывателей. Оттого политика многих активных людей и привлекает. Но им и проще, чем прочим — политики не проверяют мнения и суждения на разумность или логичность, просто используя их, как каменщик использует кирпичи.

Из короткой лекции на тему возможных жизненных позиций я понял лишь то, что все они встроены в единую систему. Поддерживаешь ли ты власть, желаешь ли ее свергнуть, изменить немного или стереть до основания — для всех твоих устремлений предусмотрена определенная ниша, бултыхаясь в которой, ты лишь упрочняешь существующее положение. И самые яростные критики существующей системы опираются, в конечном итоге, на ее основополагающие ценности. Допусти их к власти — и они мигом воспроизведут существовавшее до них общественное устройство. Смутно упомянул Касимов некий внесистемный элемент, но что сие было такое, пояснять не стал.

Получалось, что мои переживания — лишь следствие неопределенности позиции. Слушая Олжаса Николаевича, можно было подумать, что я — нерадивый ученик, плохо выучивший уроки, и наказанный за это повторением пройденного.

— Так ваша работа состоит в том, чтобы ткнуть носом клиента в его равнодушие к чужим проблемам? — поинтересовался я у Касимова. — Неплохо устроились, господин политтерапевт.

Он, как и раньше, не обиделся. Улыбнулся мне, и нежно проворковал:

— Но ведь об истинно мучительных своих переживаниях Вы мне еще не рассказывали, Александр Русланович, не так ли?

Да. Не рассказал. То ли слов не мог найти, то ли дураком выглядеть не хотел. Но политтерапевт меня и так выставил полным идиотом, который сам не знает, зачем пришел. И терять мне уже было нечего. То проглатывая слова, то путаясь в них, прилепляя посторонние окончания и суффиксы, я признался ему, какую ненависть испытываю порой к псевдоевреям. Как сводит челюсти от омерзения, когда мне приходится выслушивать их бесконечные выдумки о злобных намерениях окружающих, даже если те — заведомо случайные прохожие. Рассказал, как часто Рахиль выводит меня из себя, и я кричу на нее, а когда она молча заливается слезами, бросаюсь перед ней на колени, целую руки и прошу меня простить, клянясь, что это в последний раз. И чем дальше я рассказывал, тем, могу заложить голову, благообразнее и значительнее становилось лицо Олжаса Николаевича.

— Вам, батенька мой, повезло, что угодили в наши цивилизованные времена. В прошлой эпохе любой психиатр сразу бы определил невроз и назначил курс психоанализа. Только дедушка Фрейд полагал, что невроз — следствия конфликта желаний личности и требований общества. Простые были тогда времена, патриархальные. Это сейчас мы понимаем, что требования общества к личности с неизбежностью противоречивы, и никакой психоанализ тут ничего не исправит.

Он открыл шкафчик и извлек оттуда несколько проводков с зажимами. Присоединяя их к лэптопу, политтерапевт говорил, не останавливаясь:

— Теперь мы знаем, что общественные противоречия могут нейтрализовываться лишь столь же противоречивыми идеологическими концепциями. Вот сейчас Вы, Александр Русланович, наденете эти зажимы, посмотрите пару минут на экран, и мы с вами определим, какая политическая платформа вам более всего подойдет.

Один зажим он надел мне на ухо, второй — на указательный палец, а третий пришпилил к нижней губе. Мне следовало лишь смотреть на экран и ничего не делать. А там проплывали цветные пятна, мелькали человеческие лица, дома, картины природы. Как работают подобные программы, я, в принципе, знал. Датчики улавливали неосознаваемый отклик тела на различные объекты, анализировали их, и составляли точнейший психологический портрет, в полной мере учитывающий подсознательные стремления. Технологию разработали еще в 20 веке. Только тогда никто и не думал, что основное применение она найдет в политике.

— Вот, Александр Русланович, извольте убедиться сами, — Касимов повернул ко мне экран, — ближе всего к вашему психотипу воззрения левых анархистов. Здесь и адрес их штаб-квартиры в нашем городе, а сейчас я вам направление выпишу…

— Доктор, — я пока медлил брать протянутый мне лист бумаги, — Вы уверены, что там мне помогут?

— Нет, батенька мой, я уверен в другом — именно их идеология и участие в их борьбе позволит вам перестать мучиться сегодняшними проблемами. Вы хотите сказать, что до сего дня были безразличны к политическим действиям и взглядам? Как и большинство других, поверьте моему опыту. Но ведь надо когда-то и начинать. Неужели вас никогда не привлекала мысль запустить в губернатора гнилым помидором?

— Скажите, а те люди, которых я там встречу…

Политтерапевт понял, что я хотел спросить, едва я открыл рот:

— Конечно же, в свое время они посетили кого-то из моих коллег. А как, по-вашему, люди вообще приходят в политику?