НА ПУТИ К СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВУ: Очерки экспериментальной эволюции

«небеса» уже кишат под нашими глазами, скрытые лишь нашим ложным духовным взглядом, заключенные в белый круг так называемого «Духа», который является лишь нашим человеческим приближением к следующей стадии эволюции. «Жизнь… только Жизнь является полем нашей Йоги», — писал Шри Ауробиндо.[7]

Все же процесс, Великий Процесс, идет здесь, как только он начался в эпоху Плейстоцена — это та секундная остановка, новый взгляд на себя — но, на самом деле, движение, открывшееся обезьяне, и движение, открывшееся спиритуалисту прошлых (и ушедших) веков, никоим образом не указывает на следующее направление, в котором надо идти: нет непрерывности, это заблуждение! Нет утончения того же самого движения, нет улучшения обезьяны или человека, нет совершенства каменного или ментального орудия, нет восхождения на все более высокие пики, нет более тонкого мышления, нет более глубоких медитаций или открытий, которые превознесли бы существующее состояние, нет облагораживания старой плоти, нет божественного ореола вокруг старой твари — есть НЕЧТО ИНОЕ, радикально иное, надо пересечь новый порог, который столь же отличается от нашего, как порог растительной жизни отличался от порога животной жизни, это другое открытие того, что уже есть сейчас, что изменит наш мир столь же радикально, как человеческий взгляд изменил мир гусеницы — все же это тот же самый мир, но видимый по–другому — это другой Дух, осмелимся мы сказать, столь же радикально отличающийся от духа религиозного или интеллектуального или от великого нагого Духа на вершинах Абсолюта, как человеческая мысль отличается от первой вибрации дикой розы под лучами восходящего солнца — и все же это тот же самый вечный Дух, но в большей концентрации самого себя, ведь, на самом деле, настоящее движение Духа не снизу–вверх, а сверху–вниз, и его присутствие все больше ощущается в материи, потому что он — это сама Материя мира, постепенно очищаемая от нашего ложного взгляда гусеницы, как и от нашего ложного взгляда человека, так и от нашего ложного духовного взгляда — или, иначе говоря, постепенно распознаваемая нашим растущим истинным взглядом. Это новый порог видения, и он зависит, прежде всего, от паузы в нашей привычной ментальной и визуальной рутине — и это Великий Процесс, это новый взгляд на себя — но этот путь совершенно новый: это новая жизнь на земле, другое открытие, которое еще предстоит сделать; и чем меньше будем мы завалены прошлыми мудростями, прошлыми восхождениями, прошлыми озарениями, дисциплинами и добродетелями и всем позолоченным звоном старых святош «Духа», тем более свободными мы станем и тем больше нужный нам путь будет внезапно вырастать под нашими ногами, как по волшебству, как если бы раньше он был сокрыт своим культом.

Этот сверхчеловек, о котором мы говорим как о следующей цели эволюции, не будет поэтому никоим образом пароксизмом человека, позолоченной гипертрофией ментальной способности; и он также не явится духовным пароксизмом, неким полубогом в ореоле сияния, играющим безграничным сознанием (космическим, разумеется), испещренным вспышками молний, изобилующим сказочными явлениями и «Переживаниями», чему позавидовала бы вся бедная масса отставших в эволюции. И это верно, возможно и то и другое, и то и другое существует: есть сказочные Переживания, есть сверхчеловеческие способности, которым позавидует простой человек с улицы. Это не миф, это факт. Но Истина, как всегда, проста. Трудность состоит не в том, чтобы открыть новый путь, а чтобы расчистить то, что мешает видению. Путь новый, совершенно новый, его никогда не видели люди, по нему никогда не ступали атлеты Духа, и все же каждый день по нему ходили миллионы обычных людей, не подозревая о сокровище под своими ногами.

Мы не будем теоретизировать о том, чем явится сверхчеловек; мы не хотим об этом думать: мы хотим, если возможно, стать им, избегая старых стен и старых светил, оставаясь как можно больше открытыми и как можно больше преданными великому процессу Природы — находясь в движении, ибо это единственный способ делать это, solvitur ambulando. И даже если мы не уйдем очень далеко, кто знает, мы все же можем достичь первого прояснения, которое наполнит солнечным светом наши сердца, души и тела, ибо все едино, и либо все спасется вместе, либо ничто.

Затем придут другие, которые достигнут следующего прояснения.

III. Солнечный Путь

Есть два пути, — как говорил Шри Ауробиндо, — путь усилия и солнечный путь. Путь усилия мы хорошо знаем — именно он руководил всей нашей ментальной жизнью, поскольку мы всегда стремились к чему–то, чего у нас еще нет или казалось, что еще нет. В нас всегда полно потребностей, болезненных дыр и пустот, которые надо заполнить; но пустоты не заполняются никогда: как только заполняется одна, так сразу же появляется другая, втягивая нас в новое преследование. Нам всегда чего–то не хватает, что никогда не обнаруживает своего присутствия, за исключением редких вспышек, которые быстро исчезают, оставляя за собой, как кажется, еще большую пустоту. Мы можем сказать, что нам не хватает этого или того, но на самом деле нам не хватает только одного — нашего настоящего я. Ведь настоящее я полно, поскольку оно есть: все прочее приходит и уходит, но это я — нет. Как то, что есть, может нуждаться в чем–то еще? Животные полностью находятся в своем животном я, и как только животное удовлетворило свои непосредственные потребности, оно уравновешено, находится в гармонии со вселенной. Ментальный же человек не находится в своем я, хотя он и верит в это — он даже верит в величие своего я, поскольку это я должно измеряться, как и все остальное, и поэтому есть большие и меньшие я, более или менее прожорливые я, а также священные или преуспевающие я; но, считая так, человек признает собственную слабость, ибо как же настоящее я может быть больше или меньше самого себя? Либо оно есть, либо его нет. Ментальный человек не находится в своем настоящем я: он — в своем амбаре, как крот или белка.

Но где же это ускользающее я?… Задать этот вопрос — это постучаться в дверь следующего круга, бросить новый взгляд на себя. И здесь тоже бесполезно теоретизировать о том, что есть это настоящее я; его надо искать и находить на опыте. Или, можно сказать, наши поиски должны разворачиваться в жизни и в материи, потому что, конечно, мы можем преспокойненько запереться в своей комнате и отгородиться от всего шума мира, от его желаний, его напряжений, его несчетных щупалец; мы можем держать все это на расстоянии вытянутой руки, очертив свой маленький внутренний круг, мы можем достичь там некоего прояснения, некой невыразимой трансцендентности; но как только мы откроем дверь нашей комнаты и отпустим руки, так все снова свалится на нас, как пелена морских водорослей окутывает ныряльщика, и мы окажемся в таком же положении, как и прежде, только менее способными выдержать этот шум и прорву маленьких ненасытных страстей, ожидающих своего часа. И не силой наших добродетелей или исключительными медитациями можем мы преодолеть эту пелену, а с помощью чего–то иного и другим способом. Ибо, действительно, то я, что нам предстоит открыть, является не супер–я, это нечто совершенно другое. Поэтому мы должны начать там, где мы есть и как мы есть, на физическом уровне повседневной жизни.

Нас зовут Иван Иванович — имя, которое ничто не значит; это узаконенная искусственность, которая привязывает нас к большущей Машине и смутной генеалогии, о которой мы не очень–то много знаем, за исключением того, что мы — сыновья своих отцов, которые были сыновьями своих отцов, которые тоже были сыновьями своих отцов, и, предположительно, мы будем отцами своих сыновей, которые станут отцами своих сыновей, которые тоже станут отцами своих сыновей, и так до бесконечности. И мы ходим по большому Бульвару мира, здесь или там, в Москве, которая все больше похожа на Париж, который все больше похож на Токио, который все больше и больше похож на все города мира, как один муравейник похож на другой. Мы можем полететь на самолете, но никуда из этого не выберемся. Мы — русские или французы, но, по правде говоря, это только история и паспорта, другая искусственность, чтобы привязать нас к той или иной машине, тогда как наши братья в Калькутте или Рангуне ходят по тому же бульвару с тем же вопросом, под желтым, красным или оранжевым флагом. Все это — следы деления на «охотничьи угодья», но больше не на кого охотиться, кроме самих себя, и мы рискуем быть раздавленными катком большущей Машины. И мы спускаемся и поднимаемся по лестницам, звоним по телефону, бежим и бежим, чтобы отдохнуть или насладиться жизнью, как наши братья под желтой или коричневой кожей: в России, во