— Ну, это другое дело! — смеясь, соглашаемся мы с о. Иваном. Но больше всех смеется сам Феопемпт.
— А самовар вы нам дадите, или тоже экскурсантов придется ждать?
— Дадим!
Феопемпт звякает чайной посудой, носится из комнаты на двор и со двора в комнату и, наконец, вносит громаднейший самовар.
— Есть хочется… и жажда смертельная, — говорит о. Иван. — А вы знаете, как над нами смеются на Новом Афоне? Вот придешь этак в монастырь, измучаешься за дорогу, да наголодаешься в пустыне, ну, конечно, сколько в трапезной на тарелку ни положат, все съешь. А кормят нас за общей трапезой с послушниками. Послушники подают свои тарелки и смеются: накладывай побольше, как пустыннику.
Феопемпт слушает этот рассказ, задержавшись в дверях, и говорит, усмехаясь:
— Пустынники, одно слово, любят покушать!
Но нам с о. Иваном так хочется пить, что уж и не до еды.
Начинаем наливать по очереди стакан за стаканом. Обжигаемся, вздыхаем и пьем молча, сосредоточенно… Наконец, пьем так много, что самим делается смешно. А Феопемпт то и дело заглядывает в дверь; он ждет самовар, у него кто-то еще остановился в кухне.
— Нет еще! — говорю я ему на его вопросительные взгляды.
Снова пьем стакан за стаканом, чувствуя, что такую жажду все равно утолить нельзя, и что пить, кажется, бесполезно…
— А ваших экскурсантов, должно быть, дождь задержал? — говорю я Феопемпту, когда он, наконец, убирает от нас почти пустой самовар.
— Должно быть так! О. Ивану свободно, пусть располагается!..
— Экскурсантов нет, так и пустыннику рад, — смеется о. Иван.
Но «располагаться» ему пришлось не скоро: мы заговорились и просидели до глубокой ночи.
— Мы монастырь не осуждаем, — говорил мне о. Иван — без монастыря, без послушания нельзя. С этого всякий пустынник начинать должен. Но у иных душа лежит к безмолвию, тем и надлежит уходить в пустынь. Особенно горы на душу хорошо действуют — возвышающе. Усматриваешь в них некое таинство… Мы на пустынь не так смотрим, что это выше монастыря, а так, что каждому свой путь: иному монастырь, иному мир, иному пустынножительство…
— Вы раньше в монастыре были?
— И я был, и все наши пустынники из монастырей вышли.
— А в пустыне долго живут?
— Самые старые лет двадцать.
— А как же вы уходили из монастырей — самовольно, или с благословения игумена?
— Больше, действительно, самовольно… Но и в монастырях иногда сочувствуют. Был в Драндском монастыре старец Иеремия — покойный уж теперь. Пришел к нему однажды наш пустынник за советом. Не знает, как быть с помыслами, — все кто-то внушает: уйди да уйди с горы, никакого спасения тут нет. Тоска напала. Особенно тяжело ему было, что цветы садить нельзя. Уж очень пустынник этот цветы любил. А у нас цветами заниматься не то, что запрещается, а считают за пустое дело. Старец и сказал ему: «Терпи, не уходи из пустыни. Обязательно продолжай жить. Если искушению поддашься, уйдешь, потом и вовсе места не найдешь себе. А если о цветах тоскуешь, так тоже не сомневайся: сади их! Я и семян тебе разных дам. Живи по-прежнему…» Пустынник послушался. Спаси Господи…
— А вы часто тоскуете, о. Иван?
— Бывает. Без этого нельзя? Иной раз такая скорбь нападет, кажется, бежал бы на край света. И все тогда по-другому, кажется, и не видишь, что вперед двигаешься. А враг и мучает: зря, мол, здесь живешь, никакого спасения нет. Пока еще не стар — уходи. И страх тогда нападает. Всего боишься. Ночи не спишь. Но за скорбью всегда бывает утешение. Помогает Господь. Проходит это… Вот увидите пустынников, посмотрите на нашу жизнь: живем ничего, слава Тебе, Господи. Только бы не гнали с гор, все бы хорошо было.
— Да за что же вас гонят?
— А Господь знает, за что! Теперь еще ничего, слава Богу, а одно время очень гнали. Вреда мы лесу не делаем, сами увидите. Места там непроходимые, лес все равно взять нельзя. Выберем себе какую-нибудь полянку, поставим келью, насадим картофель, больше нам ничего не надо.
— А кукурузу сеете?
— Немного, больше муку покупаем. Ее хоть и посеешь, медведь всю переломает. Медведей очень много. Раз кукурузу попробует — не отгонишь, и днем и ночью ходит, пока не поломает всю.
— Откуда же у вас деньги, о. Иван?
— Рукоделием занимаемся: ложечки, вилки, крестики, четки делаем, на Новом Афоне берут в лавку. Ложечку в день можно сделать легко. Дают за нее пятнадцать копеек.
— Сколько вы тратите в год?
— По разному. Иной рублей пятнадцать тратит. Какие наши траты? Масло, соль, сахар. А больше всего мука.
— Как же вы ее к себе доставляете?
— На себе носим. По пуду, по полтора. Осенью сразу на год запасаем. Картофель свой. Вот и еда наша.
И точно боясь, что я увижу в этом подвижничество, прибавил:
— Мы едим много: два раза в день. И живем свободно: если к пустыннику придет в гости брат пустынник, он угостит его и картофель поджарит на масле… Устав монастырский держим, конечно, но больше сама жизнь устав нам дает. Иной раз и попостишься побольше, иной раз и подкрепишь силы…
Эти слова о. Ивана были очень характерны. И в о. Сергии, и теперь в нем очень ярко чувствовались эта религиозная широта и «свободный дух». В самом тоне, в самом языке не было того «общего», что делает похожими между собой всех монахов без исключения. Ни опущенных глаз, ни заученных выражений, ни вздохов, ни елейного голоса. Видно, что все «внутри», и что «внешний» устав только для руководства…
В заключение нашей беседы о. Иван снова сказал:
— Вот увидите сами, как мы живем. Слава Богу. Конечно, может быть, что и не так: вам со стороны видней…
IV. «ИСПЫТАНИЕ». — ПО ДОЛИНЕ РЕКИ КОДОР
Утром о. Иван разбудил меня в шесть часов.
Мы ни слова не говорили с ним вчера, как будем двигаться дальше: пешком, или, как предполагалось раньше, о. Иван сходит в Латы и приведет лошадь от поселенца.
Но утром как-то само решилось, что надо идти пешком.
О. Иван страшно обрадовался.
— Вот и хорошо, вот и отлично. Пойдем прямиком, тут до Лат всего верст пятнадцать будет… После дождей немножко трудновато, да ничего… испытание сделаем… На крутых подъемах я вас за палку вытяну, а на спусках за спину будете держаться…
— А рек переходить не придется?
— После дождей в одном месте, пожалуй, в брод надо будет.
— Я не смогу: у меня голова кружится.
— И ничего нет удивительного! У пустынников многих, люди привычные, и то бывает. Я перенесу вас на себе…
