дешевка, но я ее перебил:
— Без текста. Я его уже наизусть знаю. Только слезку.
— Ага, — сказала Милена. — Сейчас.
На этот раз влагой наполнился, как и было заказано, правый глаз, левый оставался сухим, слезинка, распрощавшись с родным нижним веком и изгородью ресничек, тронулась в путь, покатилась, набирая скорость, замедлила свой горемычный бег, словно высматривая наиболее выигрышное местечко, где бы тут выставить себя на кастинг и наконец картинно замерла на середине щеки.
Я ощущал себя противным старым Сальери, впервые узревшим юного Вольфганга Амадея. Другим актрисам десятая доля такого мастерства давалась долгими годами упорного и тяжелого труда-учебы, а у Милены все получалось сразу, само собой, легко и играючи.
Истины не было, она не существовала вообще как таковая. Правда пропала без вести. Определенность ушла на пенсию. Отдел верности полным составом отправился в бессрочный отпуск, и их подменяли сотрудники отдела внешней достоверности. Все подлинники выкрали и сожгли. Остались, торжествующе разрастаясь, лишь хитросплетения этой девочки, дьявольски блестящая игра Милены, которая могла сделать правдивым все.
Все и ничего.
— Что-нибудь не так? — с каплей на щеке спросила Милена — ощущалось I спокойствие мастера, знающего, что работа выполнена, как всегда на совесть, но может, какие пожелания-замечания будут у клиента.
«Так, даже слишком так», — подумал я. А вслух, глядя в темноту за окном своей кухни, сказал:
— Все равно мы уже не заснем. Идем гулять.
— Ур-ра! Идем! — загорелась Милена. — Мне тоже спать не хочется!
* * *
— Курить лучше на кислороде, — заметила Милена.
— Почему? — заинтересовался я.
— А так никотин лучше усваивается.
Мы шагали по обезлюдевшему ночному городу. В «батискафе» я купил бутылку водки и отхлебнул прямо из горлышка.
— Я никогда не видела, как ты пьешь из горла, — сообщила Милена.
— Ты еще многого не видела, — грубовато ответил я и отпил еще, не закусывая.
— Ага, — согласилась Милена.
— Идем к морю.
— Слушай, почему ты не сказал, что идем на пляж? Я бы купальник взяла...
Тут Милена увидела впереди на асфальте мелом намалеванную решетку «классиков», помчалась к ней и стала прыгать то с радостным, то озадаченным ойканьем. Я опять приложился к бутылке. Я стоял и смотрел, как резвится это ужасное чудо. Ужасное и прекрасное. И трудно сказать, чего больше. Строит она сейчас из себя маленькую девочку? Или непритворна?
Потом мы встретили голого по пояс (выше пояса, разумеется) мужчину атлетического сложения со стремянкой на плече.
— Купите лестницу, — предложил он.
— Ха, дядечка где-то лестницу спер, — высказалась Милена.
— Кто спер?! — не понял дядечка.
— Ой, нет, я не вас имела в виду! — перепугалась Милена. Перепугалась ли? Или сыграла, что «перепугалась»? Это интересный вопрос.
— А сколько хочешь? — полюбопытствовал я. Он почесал в затылке:
— На шкалик.
— Так давай я тебе налью, — я показал на бутылку.
В очередном круглосуточном «батискафе», прислонив к нему стремянку, мы попросили по стакану. Выпили. Милена с интересом нас рассматривала. Действительно, плохо выбритые, хлещущие водку, воняющие табачищем — занятные создания эти мужчины. Я заметил на его обнаженном торсе засохшие плевочки извести — очевидно, он зарабатывал себе на жизнь ремонтом квартир и только что закончил работу.
— Еще? — предложил я.
— Нет, спасибо, — сказал он. — Мне хватит. Норма. Счастливо оставаться. Да пребудет с вами Господь.
— А лестницу забыли! — крикнул я вслед.
— Так она ж теперь ваша, — спокойно ответил мужчина, не оборачиваясь. — Она мне не нужна. Удачи!
— Так мне тоже не нужна! — растерянно прокричал я.
— Эй! — окликнула мою спину продавщица «батискафа». — Лестницу забыли!
— Вам пригодится! — загорланил я. — Воробьев гонять!
