было все. От чердака до освобождения было еще очень далеко.
'Ну, как-нибудь обойдется!' — прошептал Заглоба и, подойдя к крыше, начал тихонько разбирать ее, чтобы сделать в ней отверстие.
Это было нетрудно, так как казаки все время разговаривали между собою, чтобы как-нибудь развлечься от скуки во время стражи; к тому же поднялся довольно сильный ветер, заглушавший своим шумом шелест отрываемой соломы
Через несколько времени дыра была уже готова. Заглоба просунул в нее голову и начал оглядываться кругом.
Ночь кончалась, и на востоке уже занималась заря, при бледном свете которой Заглоба увидел весь двор, заполненный лошадьми; около хаты лежал ряд спящих казаков, дальше находился колодец, в котором отсвечивала вода, а возле него — снова ряд людей и несколько казаков, прохаживающихся вдоль этого ряда с обнаженными саблями.
'Это связаны мои люди. — проворчал шляхтич. — Ба! — прибавил он через минуту. — Если бы они были мои, но ведь они князя Иеремии. Славный я вождь, нечего сказать! Завел их прямо в пасть зверю! Стыдно будет показаться на глаза, если Бог поможет мне уйти отсюда! А все из-за чего? Из-за амуров и водки! Какое мне было дело до того, что женятся какие-то хамы? Для меня так же интересна зга свадьба, как и собачья. Нет, я отказываюсь от этого изменника меда, который бросается в ноги, а не в голову. Все зло на свете происходит от пьянства; потому что если бы напали на нас в трезвом виде, то я несомненно, одержал бы победу и сам бы запер в хлев Богуна'.
И взор Заглобы снова упал на хату, в которой спал атаман, и остановился на ее дверях.
— Спи, спи, злодей! — бормотал он. — Спи! Пусть тебе приснится, что черти сдирают с тебя шкуру, это не минует тебя Ты хотел истыкать меня ножом, но попробуй-ка влезть теперь ко мне, я так истыкаю твою шкуру, что вряд ли она будет годна собакам на сапоги. Ах, если бы я мог вырваться отсюда, если б только мог! Но как?
Действительно, задача эта была почти неразрешима. Весь двор был так наполнен людьми и лошадьми, что если б даже, ему и удалось выбраться из хлева и вскочить на одну из лошадей, которые стояли туг же, около хлева, то он не успел бы даже добраться до ворот, а уж о том, чтобы вырваться за ворота, нечего было и думать.
Ему, однако, казалось, что главная часть его задачи уже решена: он не был связан, имел в руках саблю и сидел под крышей, точно в крепости.
'Тьфу, черт! — думал он. Неужели я для того только освободился от веревок, чтобы повеситься на них?'
И в голове его снова завертелись мысли; но их была такая масса, что нельзя было выбрать ни одной.
Между тем рассветало все больше и больше. Предметы, начали выступать из мрака, а крыша хаты словно покрылась серебром. Заглоба мог уже отчетливо разглядеть отдельные группы людей; он увидел красные мундиры своих солдат, лежавших у колодца, и бараньи кожухи, под которыми спали казаки у хаты.
Вдруг из ряда спящих поднялась какая-то фигура и медленно пошла через двор, останавливаясь то тут, то там около людей и лошадей, поговорила немного с казаками, караулившими пленников, и наконец подошла к хлеву. Заглоба думал сначала, что это Богун, так как заметил, что караульные говорили с ним, как подчиненные с начальником.
'Вот если бы у меня теперь было в руках ружье, полетел бы ты вверх тормашками', — пробормотал Заглоба.
В эту минуту человек этот поднял голову вверх, и на лицо его упал утренний свет это был не Богун, а сотник Голода, которого Заглоба тотчас же узнал, так как был знаком с ним еще в Чигирине, когда водил компанию с Богуном.
— Хлопцы, — сказал Голода, — вы не спите?
— Нет, батько, хоть и хочется спать. Пора бы сменить нас.
— Сейчас сменят. А вражий сын не ушел?
— Какое там, разве только отдал душу; он даже не двигается
— О, это хитрая лиса! Посмотрите-ка, что с ним.
— Сейчас! — ответило несколько молодцов, подходя к дверям хлева.
— Да заодно сбросьте и сено. Надо вытереть лошадей! С восходом солнца двинемся в путь.
— Хорошо, батько!
Заглоба поспешно бросил свой наблюдательный пункт и притаился на сеновале. Одновременно с этим он услышал скрип двери и шелест соломы под ногами казаков. Сердце его стучало, как молот, а рука сжимала рукоять сабли; он давал в душе обещания, что скорей позволит сжечь себя вместе с хлевом или разрубить на куски, чем отдастся живым. Он ожидал, что вот-вот казаки поднимут страшный крик, но ошибся. Он слышал, как они все торопливее и торопливее ходили по хлеву; наконец отозвался какой-то голос:
— Что за черт! Не могу найти его! Мы ведь бросили его сюда.
— Уж не оборотень ли это! Высеки огня, Василий, а то тут темно, как в лесу.
Наступило молчание. Василий, очевидно, искал трут и огниво, а другой казак начал потихоньку звать:
— Шляхтич, отзовись!
— Поцелуй пса в ухо! — пробормотал Заглоба.
Послышался звук огнива о кремень; затем посыпался сноп искр, осветивших на минуту темную внутренность хлева и головы казаков; потом опять воцарилась темнота.
— Нет его! Нет! — послышались тревожные голоса.
Один из казаков бросился к дверям.
— Батько Голода! Батько Голода!
— Что такое? — спросил сотник, показываясь в дверях
— Нет ляха!
— Как нет?
— Провалился сквозь землю! Нет его нигде! О, Господи помилуй! Мы и огонь зажигали — нет его!
— Не может быть! Ой; достанется вам от атамана! Убежал он, что ли? Заспались?
— Нет, батько, мы не спали. Из хлева он не мот выйти.
— Тише, не будить атамана! Если он не ушел, то должен быть здесь. А вы везде искали его?
— Везде.
— А на сеновале?
— Как же он мог влезть туда, если он был связан?
— Дурак! Если б он не развязался, то был бы здесь. Поискать его на сеновале! Высечь огня!..
Снова посыпались искры. Известие это сейчас же облетело всю стражу. В хлеву началась толкотня, какая обыкновенно происходит, когда случится что-нибудь неожиданное: слышались быстрые шаги, торопливые вопросы и ответы. Раздавались всевозможные советы.
— На сеновал! На сеновал!
— Смотри снаружи!
— Не будить атамана! Будет беда!
— Лестницы нет!
— Принести другую.
— Нигде нет!
— Сбегай в избу, нет ли там.
— О, лях проклятый!
— Надо лезть на крышу!
— Нельзя. Она выступает и обшита досками.
— Принести пики — мы по ним поднимемся наверх! А, собака! Втащил наверх и лестницу!
— Принести пики! — загремел голос Голоды.
