вижу совсем другое.
— Что мне Ануся! Возвратись к ней — не возражаю, но о княжне Анне и думать перестань. Это все равно, что думать о том, как бы прикрыть шапкою феникса в его гнезде.
— Знаю я, что она феникс… Кажется, мне придется умереть с горя.
— И жив будешь, и влюбишься сейчас же вновь, только, пожалуйста, не в княжну Барбару, а то и ее у тебя какой-нибудь воеводич из-под носа похитит.
— Разве сердце — раб, которому можно давать приказания? Разве глазам запретишь любоваться чудным образом княжны Барбары, которая способна пробудить чувства даже в диком звере?
— Вот черт! — воскликнул пан Скшетуский. — Ты, кажется, и без моей помощи утешишься! Но я все- таки повторяю тебе: возвратись к Анусе, с моей стороны никакого препятствия не будет.
А Ануся, на самом деле, вовсе не думала о Володыевском. Ее сильно задело за живое равнодушие пана Скшетуского, который, после полугодовой разлуки, почти ни разу не взглянул на нее. По вечерам, когда князь со своими офицерами приходил в гостиную, Ануся выглядывала из-за плеча княгини (княгиня была высокого роста) и пристально вглядывалась своими черными глазками в лицо наместника, стараясь прочитать на нем объяснение непонятной для нее загадки. Но мысли Скшетуского блуждали в другой стороне, а если вдруг его взгляд падал на Анусю, то взор был такой холодный и равнодушный, как будто бы он видит ее в первый раз.
— Что с ним случилось? — спрашивала у самой себя избалованная любимица двора и, гневно топая крохотной ножкой, клялась, что разузнает, в чем дело. На самом деле она вовсе не любила Скшетуского, но, привыкшая к победам, не могла допустить мысли, что на нее не обращают внимания, и готова была сама влюбиться в оскорбителя.
Однажды, торопясь исполнить какое-то приказание княгини, она наткнулась на Скшетуского. Она налетела на него, как буря, чуть не свалила с ног и, внезапно попятившись, вскрикнула:
— Ах, как я испугалась! Здравствуйте, пан Скшетуский!
— Добрый день, панна Анна! Разве уж я такое чудовище, что мог перепугать вас?
Девушка опустила глаза и с притворным замешательством сказала:
— О, нет, нет! Уверяю вас…
Она посмотрела на поручика н опять опустила глаза.
— За что вы обижаетесь на меня?
— Я? Разве вы обращаете внимание на мои обиды?
— Нисколько. Большая нужда мне заботиться о них!
— Может быть, вы думаете, что я сейчас заплачу? Ошибаетесь! Пан Быховец гораздо вежливее вас…
— Если так, то мне не остается ничего другого, как уступить место пану Быховцу и скрыться с ваших глаз.
— Разве я удерживаю вас?
При этих словах Ануся загородила ему дорогу.
— Так вы из Крыма возвратились?
— Из Крыма.
— А что вы привезли оттуда?
— Привез пана Подбипенту. Вы видели его, конечно? Очень милый человек и достойный рыцарь.
— Несомненно, что он гораздо милее вас А зачем он приехал сюда?
— Чтобы дать вам возможность испробовать на нем вашу силу. Но я вам не советую подступаться к нему, потому что знаю одну тайну, в силу которой этот рыцарь непобедим… и даже вы с ним ничего не поделаете.
— Почему же он непобедим?
— Потому что не может жениться.
— Какое мне дело до того? А почему он не может жениться?
Скшетуский наклонился к уху девушку и громко прокричал:
— Он дал обет целомудрия.
— Какой вы дерзкий! — воскликнула Ануся и тотчас же упорхнула, как перепуганная птица.
Однако в этот вечер она впервые внимательно начала рассматривать пана Лонгинуса. Гостей в этот день было немало, потому что князь давал прощальный ужин пану Бодзинскому. Наш литвин, щегольски одетый в белый атласный жупан и темно-голубой бархатный кунтуш, выглядел очень приличным человеком, тем более, что место палаческого оружия заняла легкая кривая сабля в золотистых ножнах.
Глазки Ануси пускали стрелы в пана Лонгинуса отчасти с умыслом насолить пану Скшетускому. Наместник и не заметил бы этого, если б Володыевский не толкнул его локтем:
— Пусть меня возьмут в плен татары, если Ануся не интересуется этою литовскою жердью.
— Скажи ему самому об этом.
— И скажу! Отличная из них выйдет парочка.
— Он так велик, а она так мала, что может служить пряжкою для его жупана.
— Или помпоном для его шапки, Володыевский подошел к литвину.
— Пан Подбипента, — сказал он, — недавно вы сюда пожаловали, но уж ясно показали, какого полета вы птица.
— Какая птица, голубчик, какая?
— А вот какая: вы успели уже вскружить голову самой красивой девушке из всех наших придворных.
— Милый вы мой! — И пан Лонгинус молитвенно сложил руки. — Что вы только говорите?
— Посмотрите-ка на Анусю Божобогатую, в которую мы тут все влюблены; она глаз с вас не спускает. Смотрите только, как бы она не обвела вас вокруг носа, как провела нас всех.
Володыевский повернулся на каблуках и отошел, оставив пана Лонгинуса в великом изумлении. Он не посмел сразу посмотреть в сторону Ануси, но, наконец, собрался с духом, бросил туда как бы нечаянный взор… и задрожал. Из-за плеча княгини Гризельды пара блестящих глаз действительно глядела на него с упорным любопытством. 'Apage stanas!' [21], подумал литвин и, раскрасневшись, как школьник, убежал в другой угол залы.
Однако искушение было сильно. Бесенок, выглядывающий из-за плеч княгини, был так прелестен, глазки его светились так ярко, что пана Лонгинуса все тянуло посмотреть на него хотя бы еще раз. Но вдруг он вспомнил свой обет, очам его предстал величественный образ Зервикаптура, предка Стовейки — Подбипенты… и страх объял пана Лонгинуса. Он тихонько перекрестился, и искушение прошло.
На другой день рано утром он пришел в квартиру Скшетуского.
— Скоро мы будем воевать, пан наместник? Что слышно насчет войны?
— Как вам приспичило! Будьте терпеливы хотя бы до того времени, пока вас не запишут в ряды армии.
Пан Подбипента еще не занял место покойного Закшевского. Он должен был ждать, пока выйдет известный срок, а срок кончался первого апреля.
Но у литвина, верно, была какая-то неотложная надобность, и он продолжал допытываться у наместника.
— А князь ничего не говорил вам об этом деле?
— Ничего. Король до конца своих дней не перестанет думать о войне, но республика ее не хочет.
— В Чигирине говорят, что назревает казацкое восстание?
— Ваш обет, кажется, сильно тяготит вас. Что касается восстания, то знайте, что его раньше весны не будет, а теперь пока еще зима, положим, легкая, но все-таки зима. У нас теперь только 15 февраля, морозы могут еще явиться, а казак не двинется в поле, пока земля не оттает, пока он не может окопаться. Казаки за валом дерутся, как львы, а в открытом поле сражаться не умеют.
— Значит, надо рассчитывать на казаков?
— Как вам сказать? Во всяком случае, если б во время восстания вам и удалось отыскать ваши три головы, еще вопрос, можете ли вы считать себя исполнившим свой обет! Будь это крестоносцы или турки,
