Антон постарался успокоить их и начал расспрашивать о мужском населении Демьяновки.
— Как же, как же! Мы их перевезли на ту сторону, — сказал один из перевозчиков.
— А дед был с ними?
— Был.
— И немой с ним, мальчик?
— И немой.
— А каков из себя дед?
— Не старый, толстый, глаза выпученные, на одном бельмо.
'Это он! — подумал Антон, и продолжал расспрашивать: — А мальчик?'
— О! Мальчик просто херувим. Таких мы и не видывали.
В это время они причаливали к берегу.
Антон уже знал, что ему делать.
'Привезем молодицу атаману', — бормотал он про себя, потом крикнул казакам: 'Гони!'
Они помчались, как стая перепуганных птиц, хотя дорога была трудная, изрезанная оврагами. На дне одного из них виднелось подобие дороги. Казаки проскакали несколько верст без отдыха, Антон на лучшем коне впереди. Вот уже близок конец оврага, как вдруг Антон сразу осадил коня.
— Что это?
Впереди показалась вооруженная конница. Какой-то полк в строгом порядке спускался в овраг. Антон пригляделся внимательнее, в груди его что-то защемило, лицо покрылось смертельной бледностью.
Он узнал драгунов князя Еремии.
Поворачивать было поздно. Только двадцать шагов отделяло Антона от драгунов, да, кроме того, измученные лошади не могли бы выдержать погони. Антон решился ехать вперед.
— Что вы за люди? — встретил его грозным вопросом поручик.
— Мы люди Богуна! — ответил Антон, видя, что ничего не остается, как говорить правду. Но поручик… ведь он, кажется, знакомый; он видел его в Переяславле. — Пан поручик Кушель! Слава Богу!
— А, это ты Антон! — Поручик узнал есаула. — Что вы тут делаете? Где ваш атаман?
— Пан великий гетман выслал нашего атамана к князю-воеводе с просьбой о помощи. Атаман поехал в Лубны, а нам приказал разъезжать по деревням и ловить беглецов.
Антон врал напропалую. Он сообразил, что драгунский отряд, идущий от Днепра, не мог еще знать ни о нападении на Розлоги, ни о битве под Василевкой, ни о похождениях Богуна вообще.
Поручик все-таки задумался.
— А ведь можно подумать, что ты хочешь присоединиться к восстанию, — сказал он.
— Э, пан поручик, если б мы хотели присоединиться к Хмелю, так были бы уже на той стороне Днепра.
— Правда, — ответил Кушель, — правда, с которой я не могу не согласиться. Но ваш атаман уже не застанет пана воеводу в Лубнах.
— О! А где же князь?
— Был в Прилуках. Может быть, вчера вернулся в Лубны.
— То-то и беда… А позвольте спросить, вы это войско ведете из Золотоноши?
— Нет. Мы стояли в Каленках, а теперь получили приказ идти в Лубны, откуда выступим уже все вместе. А вы куда?
— В Прохоровку; там крестьяне переправляются.
— И много уже ушло?
— О, много, много!
— Ну, поезжайте с Богом!
— Благодарим покорно. Счастливого пути.
Драгуны расступились и пропустили Антона.
Выехав из оврага, Антон остановился и прислушивался до тех пор, пока шаги драгунов не смолкли в отдалении.
— Знаете ли, дураки, — обратился он тогда к своим казакам, — если б не я, то все бы вы через три дня были на колах. А теперь едем скорее.
И он ударил свою лошадь нагайкой.
'Наша взяла! — думал Антон. — Во-первых, мы унесли ноги, во-вторых, Заглоба, вероятно, разошелся с ними, а то иначе бесполезно было бы гнаться за ним.'
Действительно, счастье изменило пану Заглобе: наткнись он на отряд пана Кушеля, ему нечего было бы заботиться о дальнейшем.
А теперь, в Прохоровке, он, как громом, был поражен известием о корсунской битве. Уже по дороге до Золотоноши ходили слухи о большом сражении, о победе Хмеля, но пан Заглоба мало этому верил; он знал, как легко распространяются в народе слухи. Но теперь трудно уже было сомневаться далее. Страшная правда глядела прямо в глаза. Хмель торжествовал, коронные войска уничтожены, вся Украина в огне.
В первую минуту пан Заглоба окончательно потерял голову. Он находился в страшном положении. Счастье решительно изменяло ему, так как в Золотоноше он не нашел никакого гарнизона. Город был решительно настроен против ляхов, старая крепость стояла пустою. Пан Заглоба ни на минуту не сомневался, что Богун ищет его, и рано или поздно нападет на его след. Правда, шляхтич кружил, как преследуемый заяц, но он отлично знал, какая собака ищет его, а эта собака не собьется со следа, как ее ни путай. Итак, за паном Заглобой был Богун, перед ним море народного бунта, резня, пожары, татарские отряды, остервенелая толпа.
Бежать при таких условиях было практически невозможно, да, к тому же еще с девушкой, которая даже в мужской одежде обращала на себя всеобщее внимание необычной красотой.
Тут было отчего потерять голову.
Но пан Заглоба обладал быстрым умом. Во время самых сильных душевных потрясений он видел только одно, вернее, чувствовал, что Богун во сто раз страшнее огня, воды, бунта, резни… пожалуй, самого Хмельницкого. При одной только мысли попасть в руки страшного атамана, по коже пана Заглобы пробегали мурашки.
— От этого уж достанется, — повторял он ежеминутно. — А тут впереди бунт!
Оставалось одно: бросить Елену, оставить ее на волю Божью, но этого пану Заглобе не хотелось.
— Мне кажется, — говорил он ей, — вы в добрый час пожелали, чтобы за вас с меня содрали кожу.
В голову ему даже не приходила мысль покинуть ее; Что же ему делать? —
— Князя искать не время, — рассуждал он. — Передо мною море; дай-ка я нырну в это море, по крайней мере, спрячусь, а даст Бог, и на другой берег выплыву.
И он решился перейти на правый берег Днепра.
В Прохоровке переправиться было нелегко. Пан Николай Потоцкий от Переяславля до Чигирина забрал все лодки для армии Кшечовского. В Прохоровке оставался только один дырявый паром, да и этого парома ожидали тысячи беглецов из Заднепровья. В самом селе были заняты не только все дома, но и все амбары, все конюшни; цены на все подскочили страшно. Пан Заглоба должен был поневоле настроить свой торбан, чтобы заработать кусок хлеба. Целые сутки он не мог переправиться: паром сломался и требовал починки. Ночь он провел с Еленой, сидя на берегу, рядом с толпами пьяных крестьян, а ночь, как на грех, выдалась сырая и холодная. Княжна чуть не умирала от утомления. Она боялась, как бы ей серьезно не расхвораться. Лицо ее загорело, глаза утратили свой блеск; каждую минуту ее не оставляла мысль, что ее узнают, что погоня Богуна вот-вот настигнет их. В эту же ночь ей пришлось быть свидетельницей страшной сцены. Крестьяне поймали несколько шляхетских семейств, спасавшихся бегством во владения Вишневецкого, и замучили их насмерть. Самое утонченное зверство побледнело бы перед выдумками пьяной, разъяренной толпы. В самой Прохоровке проживали два еврейских семейства; те тоже были схвачены и утоплены в Днепре. Все это сопровождалось дикой оргией. Время от времени какой-нибудь пьяный крикнет: 'Люди, спасайтесь! Ерема идет!', и все врассыпную бросались к берегу, теснились и спихивали друг друга в воду. То была страшная ночь, и, казалось, конца ей не будет. Заглоба набрал денег
