пива и докторской колбасы.
Когда концерт закончился, я, расставив бутылки с пивом посреди опустевшей сцены, пригласил голодных музыкантов на “пикник у обочины”.
– Петрович, теперь я верю, что ты настоящий юнга нашего Корабля, – улыбнулся Шеу, с наслаждением потягивая холодное пиво.
Я подливал пива, как щедрый домохозяин, купаясь в волнах молчаливой благодарности. Открывая бутылки о порог сцены, я случайно оторвал стеклянное горлышко одной из них, и пенящееся пиво обрызгало мои брюки. В этот момент из-за спины выплыла толстая уборщица, удрученная жизнью, и сказала:
– Родные мои, не оставите ли мне пустых бутылок?
Я брезгливо отвернулся, а Джи заботливо произнес:
– Милейшая женщина, возьмите то, что вам надо, – и протянул ей бутерброд с докторской.
– Спасибо, милок, – обрадовалась она, засовывая бутерброд в карман, – я своим деткам припасу, – и, подобрав бутылки, быстро исчезла в боковой двери.
– Да, это чистый космос, – философски заключил Шеу, – все накормлены, и даже сирый сверчок умилительно застрекотал в углу сцены.
– Правда, Петрович по неаккуратности лишил Марью Васильевну целой пустой бутылки, – добавил Джи.
Я взорвался:
– Я проявил инициативу, нашел магазин, потратил свои деньги, всех накормил! И вы считаете это само собой разумеющимся пустяком?
– Я фиксирую твой бытийный рост, – холодно ответил он. – Ситуация была бы магически завершенной, если бы ты позаботился и о Марье Васильевне. Этой заботой ты привел бы в действие космический закон аналогии. И какой-нибудь Архангел, в глазах которого все жители нашей планеты подобны этой несчастной уборщице, позаботился бы и о нас.
Ты должен по уровню бытия равняться на водителя каравана, который учитывает каждую мелочь.
– Мне так не хочется возвращаться в понурый Кишинев, – сказал я грустно. – Я хочу остаться в Москве и следовать за вами повсюду.
– Для начала окончи университет, получи диплом, и, когда научишься самостоятельно зарабатывать, можешь приезжать, – ответил Джи. – Это слишком долгий путь – я хочу все сразу, здесь и сейчас.
– Я понимаю твое желание поскорее покинуть дом, – продолжал Джи, потягивая темное бадаевское пиво. – В мифах Древней Греции герой – непременно “изверг”, то есть человек, извергнутый из-под густой, приятной тени родового древа. Ведь обычно человек всю жизнь варится в родовом котле, повинуется зову каких-то далеких предков, реализует их планы и, тем самым, укрепляет могущество рода. У него еще нет индивидуальности, он еще не “Я”, а так – полусонный кукушонок в гнезде воробья. Ему хорошо, он греется и нежится в изобилии комфорта. Но там невозможно проснуться. И воробьи, дети воробьев, так и остаются воробьями. Я не хочу, однако, как-то задеть птичек. Это все только образы. Но кукушонок вдруг слышит совершенно другой зов. Нет, вообще-то, кукушонок – образ неточный. Самый точный – это гадкий утенок. Или, еще более точный, – это полное ничто, решившее стать индивидуальностью. Оно обычно со страшными жертвами вырывается из лона семьи и начинает самостоятельный рост. Ибо наш единственный способ роста как человеческих существ – это способ барона Мюнхгаузена: самого себя вытаскивать за волосы из болота. Да еще и с лошадью.
– Через час мой поезд отправляется с Киевского вокзала, – печально сообщил я и низко поклонился Джи.
– Хочу сделать тебе небольшой подарок, – сказал с улыбкой Джи и протянул мне томик из “Тысячи и одной ночи”. – Может быть, ты вспомнишь родину своей сущности. Эти истории интерпретируются знающими людьми как зашифрованное указание на Путь Хакиката – высший мистический Путь суфиев. По нему могут идти только особые посвященные. Но ты медитируй время от времени над этими историями и записывай свои комментарии. Может быть, тебе удастся вспомнить себя.
Я положил книгу в сумку и, попрощавшись с Джи и музыкантами, отправился на вокзал.
– Вот и все, что я могу тебе рассказать, – заключил Гурий. – У меня полная путаница в голове сейчас, и я так и не могу понять, чему же я научился в поездке.
– Если ты не чувствуешь, что чему-либо научился, – сказал я, – значит, ты и не научился ничему. Может быть, обучение, которое Джи имеет в виду, тебе недоступно.
– Что же мне делать сейчас? – спросил Гурий.
– Попробуй освоить ремесло лепщика, – сказал я. – Это пригодится тебе.
– Это слишком низкий уровень для меня, – сказал Гурий.
– Я не люблю примитивные работы. Лучше я займусь скульптурой... А теперь мне пора домой. До встречи, – и он, подхватив рюкзак, исчез за дверью.
Не прошло и недели, как раздосадованный Петрович появился в моей квартире и, залпом выпив рюмочку коньяку, рассказал следующую историю:
– Сразу после приезда я обратился к своему отцу, и он устроил меня поработать к одному известному скульптору в качестве подмастерья. Как-то вечером, после работы, подметая мастерскую, я обратил внимание на гипсовую скульптуру Ленина, которая стояла на большом возвышении, вытянув руку вверх. В народе этот жест называют “пол-одиннадцатого” – время начала продажи водки во всех магазинах. Так вот, когда я закончил уборку и собирался покинуть мастерскую, Ленин вдруг зашатался и рухнул с постамента на пол, разбившись на куски. С невольным криком: “Полтергейст!” – я выбежал на улицу. Скульптор прокричал мне вслед: “До тебя ничего подобного не происходило! Чтоб я больше тебя в мастерской не видел!”
– Не везет тебе, братушка, – заметил я. – Может, попытаться устроиться к менее известному мастеру?
– Да ну их, надоело мне все – лучше пойду готовиться к экзаменам, – с досадой произнес он и, откланявшись, ушел.
Глава 8. Город Дураков
В середине осени из Москвы позвонил Джи и сообщил, что завтра вечером будет проездом в Кишиневе. От радости я чуть не выронил трубку: наконец-то в мирскую жизнь города вплетется таинственный импульс, который на невидимых крыльях унесет меня в волшебный мир. На следующий день мы с Гурием, теперь ставшим Петровичем, встречали Джи, стоя в нетерпении на платформе железнодорожного вокзала. Вскоре диктор объявил о прибытии фирменного скорого поезда “Молдова” из Москвы, мы спешно подошли к девятому вагону и стали искать Джи среди выходивших пассажиров, но его не было. Настроение резко упало.
“Видимо, что-то случилось”, – подумал я разочарованно, но в этот миг меня кто-то участливо похлопал по плечу и спросил:
– Ты еще жив, братушка? – от неожиданности сердце мое радостно забилось.
– Странно, что вы не заметили, как я вышел из вагона, – произнес он, и в его глазах открылось пространство бесконечности.
“Как давно я не встречал людей, внутри которых сияет Вселенная”, – пронеслось в голове.
Петрович подхватил его синюю дорожную сумку и легко понес на плече.
Мы шли по многолюдной вокзальной площади. Я начал было рассказывать о своих приключениях на скульптурном комбинате, но Джи, прервав меня, сказал:
– Я приглашаю вас завтра поехать со мной в город Дураков, где будет проходить джазовый
