отрицательных. Но мы обычно не осознаем их, пребывая в различных фантазиях, навеянных нашим окружением. Тебе гораздо важнее было бы сейчас начать систематическую работу по самоизучению. Никакие перемены не возможны, пока ты не познаешь саму себя.
– Как же это сделать? – тихо спросила Ника.
– Традиционный подход – это осознание себя в различных обучающих ситуациях, в различных географических точках с различным стихийным составом, при коррекции Мастера, который всегда может подставить тебе зеркало.
– Я не понимаю того, что вы мне говорите.
Я видел, что Ника колебалась, стараясь решить: уйти ей или продолжать беседу с Джи.
– В настоящее время существует странствующая Школа, для которой “Кадарсис” является своеобразной оболочкой, защищая от давления социума. Если бы ты могла путешествовать вместе с “Кадарсисом”, то вошла бы в самый центр обучающей ситуации.
– Я не могу себе этого представить, – сказала растерянно Ника. – Разве такое возможно?
– Один из вариантов, – ответил Джи, – это стать администратором ансамбля. Сейчас у Нормана нет администратора, из-за его неуживчивого характера, и ты могла бы попробовать занять это место.
– Это интересно, – Ника встала и вежливо улыбнулась. – Я всегда мечтала о путешествиях и очень люблю джаз. Это просто идеальная комбинация. Но как мне быть с учебой в университете?
Раздался звонок в дверь, и Ника пошла открывать.
– Ну как, братушка, – обратился ко мне Джи, – привлекательна ли для тебя перспектива путешествовать иногда в обществе Ники?
– Конечно, – ответил я, – только и я не могу себе представить, как это может произойти.
– Главное, – сказал Джи, загадочно улыбаясь, – это построить правильный “советского завода план”. Знакома ли тебе эта старая песня? Когда-нибудь я прокомментирую тебе ее с точки зрения Алхимии, и ты поразишься тому, какая в ней сокрыта мудрость.
– Я не верю тому, что в дешевых советских песнях может быть мудрость.
– Твое понимание – с наперсток, и я не могу влить в него ведро традиционного знания, – в этот момент в глазах Джи на мгновение открылась пустота.
В прихожей появился Боб; он стоял, явно не собираясь задерживаться.
– Мне очень интересен наш разговор, – сказала Ника, подкрашивая ресницы перед зеркалом, – но Боб приглашает меня в кафе.
– Я думаю, – заметил Джи, – что это окружающая среда через своего посланца приглашает нас всех в неожиданное приключение. Ты не возражаешь, если мы продолжим разговор в кафе?
– Прекрасно, – обрадовалась Ника.
– Я надеюсь, – обратился ко мне Джи, – что ты будешь ассистировать мне в предстоящей ситуации?
– Что вы имеете в виду? – насторожился я.
– Ты же видишь, что Боб появляется точно в тот момент, когда наш разговор с Никой становится более глубоким. Значит, это неспроста. Попробуй, поговори с ним и дружески расположи к себе.
– А знаете, что уже два часа? – радостно сообщил я, ибо мне совсем не хотелось мило беседовать с тем, кого я считал соперником. – Мы опаздываем.
– Действительно, через час репетиция, – засобирался Джи. – Норман приехал лишь на два дня, так что сегодня последний концерт, а завтра мы уезжаем.
Глаза Боба засветились удовольствием.
– Так скоро? – заволновалась Ника. – Я даже ни о чем не успела с вами поговорить.
– У нас есть еще сегодняшний вечер, – ответил Джи. – До свидания, принцесса.
Во Дворце культуры Джи взял у вахтерши ключи от сцены, и мы принялись выносить аппаратуру из гримерных. Внезапно я вспомнил, как совсем недавно рассказывал директору скульптурного комбината о бедной больной бабушке.
– Джи, – сказал я, когда мы уселись отдохнуть, – а я ведь должен завтра быть в Кишиневе.
– Почему это вдруг? – спросил Джи, неопределенно глядя куда-то в сторону.
– Мой трехдневный отпуск заканчивается, и я должен возвращаться на работу.
Джи иронично заметил:
– Конечно же, раз тебе надо на работу, то поезжай – этим ты подтвердишь свою невероятную дисциплинированность.
От его слов я вскочил и нервно сделал несколько кругов по сцене.
– Я должен еще купить билет на поезд, – сказал я.
– Если тебе так хочется, – ответил Джи, – то покупай.
Я поехал на вокзал и взял билет на утренний поезд следующего дня. На сердце было тяжело, словно я готов был совершить непоправимую ошибку. Я вернулся во Дворец культуры и увидел у входа новую ворчливую вахтершу.
– Вы куда, молодой человек? – обратилась она ко мне.
– Я из “Кадарсиса”, – ответил я, после короткой заминки.
– Знаю я таких, “из Кадарсиса”, небось все на шару норовишь на концерт пролезть. Покажи-ка удостоверение.
В этот момент в коридоре появился недовольный Петраков и на ходу прокричал:
– Ты где это пропадал? А ну-ка быстро на сцену!
– Проходи, бездельник, – злобно проворчала вахтерша, – тебе бы все по магазинам за водкой шляться. Не стой в проходе...
– Касьян, – обратился ко мне Норман, едва завидев меня, – пожалуйста, передвиньте мою подзвучку. Что-то я плохо ее слышу.
Я двигал подзвучку минут десять в разных направлениях, пока не расщепился на двух человек: честного трудягу, обязанного возвращаться в Кишинев, и романтика, желающего продолжать обучение. После концерта, все еще оставаясь в этом состоянии, я помогал собирать аппаратуру и грузить ее в большой трейлер. Петраков сел в кабину, а мы с Джи пристроились на ящиках в фургоне, и машина поехала на вокзал.
– Почему вы выбрали такой низкий, тяжелый труд? – спросил я, вымотавшись после таскания ящиков.
– Элементы спартанского воспитания, – сказал Джи, – абсолютно необходимы на посвятительном пути. Они дают искателю необходимую стабилизацию и прорабатывают его глубинные стихии, которые обычно скрыты от человека. Когда-нибудь я подробнее раскрою тебе эту тему.
Вернувшись к Нике, мы заметили, что она печальна.
– Какие у вас планы, господа? – спросила она, разливая чай.
– Мой план всегда один и тот же, – ответил Джи, – продолжать посвятительное плавание на “Арго”. Что же касается брата Касьяна, то он сам может тебе рассказать.
Я посмотрел в зеленые глаза Ники: они были как заветная дверь в мир грез моего сердца. Вдруг я понял, что не могу сказать ей о том, что возвращаюсь в Кишинев на работу. Я осознал, что не хочу больше никогда туда возвращаться; что мне плевать на карьеру лепщика, на скульптурный комбинат и на всю мою занудную прошлую жизнь, которая не стоила и выеденного яйца. Была еще какая-то иная часть меня, которая осознавала режиссуру Джи и восхищалась тем, как незаметно он подвел меня к грани нового вызова.
Вдруг раздался голос Джи, который глубоко проник в центр нового осознания:
– Если не хочешь возвращаться, то можешь поехать со мной в Москву.
Играла нежная португальская музыка, дым от сигареты Ники, извиваясь фиолетовой змеей, медленно поднимался вверх. Я понял, что в этот миг я вернулся в свой родной дом и теперь уже не покину его. Я стоял на магическом перекрестке, ясно осознавая, что если сейчас не использую этот шанс, то никогда не достигну манящего берега свободы.
