друг другу. Но слову из Цитадели верили они, потому что так им было спокойней. Они радовались и ругали султана. Пирамиды были у них, и не могли они простить, что он выезжал к ним на базар...
И браслет поэтому надели большой стране Миср. Для этого нужно было, чтобы объединились девять эмиров, у которых на запястьях были твердые бугры. И чтобы были на Острове всего сорок раз по сорок мамелюков, у которых не было хватающего за руки бога, не было делающих человека слабым отца и матери, и которые были барбарои — чужие люди в стране Миср. И нужно было, чтобы мамелюки беспрекословно слушались Эмиров Пяти, а Эмиры Пяти слушались Эмиров Сорока, а Эмиры Сорока слушались Эмиров Тысячи. И тогда это нетрудно сделать. Богатая и бессильная страна Миср всегда носила браслет...
И когда сказали, что Тураншах, беспокойный сын старого султана, утонул в Реке, тоже радовались люди страны Миср. Он и Барат пустили по стреле в голую спину буйного Тураншаха. И не мог уже уплыть Тураншах от их ножей...
У большого Айбека была круглая бритая голова, круглые глаза и широкий рот с крепкими зубами. И твердые коричневые бугры от галерных цепей были на его руках. Он правильно шел к власти и стал первым. Но он остался с Шадияр, светлоглазой женой султана, когда убил его...
И сразу перестал все понимать эмир Айбек, потому что остался надолго со светлоглазой женщиной. Не султаном назвал он себя, а атабеком — воспитателем Халила, сына Шадияр аль-Дурро. Последним Эйюбом был маленький Халил, сын старого султана, и не живут долго последние...
И не султаном стал Айбек, а только мужем аль-Дурро — Золотой Шадияр, когда эмиры признали его право. Неправильно это было. Каждому эмиру позволил он думать, что дорого их согласие. И не были никогда спокойными эмиры. А все это случилось потому, что не в четырнадцать дней один раз приходил Айбек к женщине. И не менял он женщину каждые четырнадцать дней. И не по мужской необходимости шел к ней...
Каждый день был Айбек у Шадияр. И круглый рот его раздвигался до ушей, и круглые глаза сияли, как начищенные пряжки на поясах мамелюков. И перестал он видеть прямо, и захотел, чтобы у всех в стране Миср был раздвинут рот и сияли глаза. И не бывает так, чтобы все были счастливыми...
Все начал разрешать Айбек людям страны Миср. И сразу перестали они работать, и в глазах их уже не было молитвы. Стрелы метали они в мамелюков, приезжавших за хлебом и женщинами. И Река перестала подниматься до корней семиствольного дереза. И начался голод и болезни. И франки из Акры и Антиохии стали все ближе подходить к границам страны Миср.
Браслеты распилил Айбек у мамелюков. И разрешил он всем носить синие и красные сапоги. Нельзя было узнать больше, кто раис, а кто стрелок. Крикливые становились впереди молчаливых. И бежали мамелюки с Острова в пустыню и становились там дикими разбойниками. По Реке к морю бежали мамелюки, забирали корабли с гребцами и на море становились разбойниками. И купцы перестали плыть в страну Миср...
И так затемнены были мысли Айбека от женщины, что не убил он Котуза. И никого из девяти не убил он, кто убивал с ним старого султана. Справедливость и порядок нарушил эмир Айбек. И они убили его...
Твердые бугры были на руках Айбека. И больше Котуза был Айбек, но обессилел от женщины. А блестящие коричневые глаза Котуза были, как у ожидающей гиены.
Раисом Острова был Котуз и сам покупал мамелюков. Его и Барата сделал он Эмирами Тысячи. И не сразу Котуз убил Айбека, потому что умел ждать.
Маленький Халил, последний Эйюб, утонул в Реке раньше, чем убили Айбека. Совсем мало крови было у прыщавого Халила. И, как отец, смотрел он на нож, и в глазах его ничего не было. Мертвый ушел он в Реку и не выплывал больше, потому что был последний. Люди страны Миср рассказывали, что священный крокодил унес маленького Эйюба, и показывали место, где это произошло. И стали они с Баратом Эмирами Тысячи...
Охрану оттеснили они и на части изрубили Айбека. когда приехал он на Остров делать смотр. Даже круглой головы не осталось, чтобы посадить на пику и показать жителям Эль-Кахиры для утверждения порядка.
И светлоглазая Шадияр знала, что ждут они Айбека на Острове. Потому что женщины — как люди страны Миср, и не любят они тех, кто ходит к ним каждый день...
Конь вдруг остановился, замотал головой и начал сходить с ровной дороги. Бейбарс потянул повод...
Он сам убил светлоглазую женщину, когда приказал Котуз. Закрытую привез он ее на середину Реки. Белая, как солнце, была луна. И снял он покрывало, и долго смотрел в лицо Шадияр.
И она в первый раз смотрела ему в лицо. И глаза ее становились все больше. Совсем светлыми стали они. И засмеялась она. И руки его перестали вдруг быть тяжелыми. Луна вдруг упала в воду, и остановилась вода...
И он сощурил тогда глаза, и ударил кривым мамелюкским ножом где раздваивалась у нее грудь. И смеялась она, и закрыла глаза, счастливая...
В пустой лодке сидел он. И не брал весла. Светлая вода была кругом... И не пошел он на четырнадцатый день к женщине...
Котуз хорошо умел ждать. И знал он, что такое большая власть. Раньше, чем стать султаном, захотел он остаться без девяти, которые были возле него, И сделал правителем он человека, который не сам выбрал себе имя. Байгушем — Птицей, жрущей падаль, называли этого человека Бахр — Речные мамелюки. Бурджи был он — Башенный мамелюк из Фустата. И выбрал его Котуз, потому что чужой он был среди Речных.
И делал Байгуш то, что хотел Котуз. Все эмиры были убиты при нем, которые мешали Котузу. И в Реке утонул Байгуш, когда пришло его время. Остался только он, Бейбарс, из девяти, которые были с Котузом...
Новых девять выбрал себе Котуз, когда стал султаном. И громко хвалил Котуз его силу, и дарил ему самых красивых лошадей и самых толстоногих женщин из своего гарема. И знал он поэтому, что пришло его время...
Но был уже он Раисом Острова и имел своих девять, Барат, Турфан и Шамурат были всегда с ним. Трудно было Котузу, но он умел ждать. Все чаще посылал его Котуз через пустыню тревожить франков. Там и увидел он монголов...
Они обогнали слух о себе. Потные, безбородые, с ночным птичьим уханьем бросились они, не спрашивая, кто впереди. Тело к телу и конь к коню, не давая подняться пыли из-под копыт, ехали монголы, и остановить их было нельзя.
И мамелюки повернули коней и разбежались по пустыне, спасаясь от звонких монгольских стрел. И не всех он собрал потом у сторожевых башен на дороге в страну Миср...
И легкая горячая стрела вошла ему в левое плечо, когда отворачивал он коня от монголов. С черными жесткими перьями была стрела. Тихо свистнул тонкий волосяной канат, сорвал его с коня и бросил спиной на землю. И тогда прыгнул со своего коня длиннорукий Барат, и перерезал канат, и взял его на своего коня...
Он долго стоял у сторожевых башен на дороге в страну Миср, рассылая во все стороны мамелюков. И ему привозили живых монголов. И он долго смотрел каждому в глаза. У них были узкие равнодушные глаза, в которых совсем не было бога. Послушно садились они на корточки и ждали удара клинка, не отворачивая головы. Страха они не понимали... Это были дикие барбарои, как франки. И знали они своего Эмира Тысячи, как мамелюки. И эмиры их никого не знали, кроме Безбородого Хана.
И пахло от них, как от франков, грязным потом и шкурами. Кобыльим молоком пахли монголы. И чем- то горьким еще пахли они, как не пахли франки и мамелюки. Это был непонятный запах, который мешал ему правильно думать...
А потом побежали в страну Миср люди, которых обогнали на своих оскаленных лошадях монголы. Люди из Басры, из Багдада, из Урфы и Мосула. Они бежали днем и ночью мимо сторожевых башен, и один только бог был в их глазах.
И говорили они, что Безбородый Хан монголов — сын христианки и не трогает он тех, кто крестится. И еще говорили они, что монголы привязали всех сыновей халифа правоверных к хвостам своих диких лошадей. Всех братьев халифа и всех везиров халифа привязали они к хвостам лошадей и погнали всех лошадей в пустыню. Самого халифа правоверных привязали они к четырем лошадям, и гнали их в четыре
