видимому, им здесь не сделают.
Не прошло и пяти минут, как снова появились двое охранников, что привели их сюда, они отперли ворота и вошли за ограду. Охранники принесли ботинки и солдатское обмундирование, один из них тащил большой жестяной таз. Солдаты бросили одежду на раскладушки и, поставив возле палатки таз, наполнили его водой из шланга, протянутого от прачечной. Затем они вручили Ёсимуре мыло и полотенце, приказали снять «одежду номер десять», как следует вымыться и надеть австралийскую форму. Когда вода кончится, сказали они, нужно попросить у охранника снова наполнить таз из шланга; и, показав пальцем на две железные бочки рядом, солдаты пояснили, что это уборные. Бочки почти на три четверти были вкопаны в землю и прикрыты крышками.
Солдаты привычно и быстро объяснили все это, подкрепляя свои слова жестами, так что Ёсимуре не пришлось мучиться с переводом. Когда они ушли, пленные растерянно переглянулись — им приказано мыться прямо под открытым небом. Они медлили, не решаясь раздеваться у всех на виду, но главное — им не хотелось расставаться со своей формой. Какой бы грязной и ветхой ни была их одежда, менять ее на форму противника не было никакого желания. Тех двоих в соседней палатке, наверно, вот так же заставили переодеться.
Один из охранников, заметив, что они продолжают сидеть на раскладушках, громко крикнул: «Хэй!» — и жестом поторопил их.
— Давай ты первым! — предложил Тадзаки, и Ёсимура нехотя стал снимать одежду. Кожа у него была синевато-бледная, как у тяжело больного; казалось, ткни пальцем — и Ёсимура упадет.
Ёсимура решил, что, раз уж подвернулся случай, нужно как следует помыться с мылом, о котором они давно забыли. «Неизвестно, что еще ждет нас впереди, — подумал он, — так лучше уж быть чистым». Медленно, по-стариковски, он тер лицо, голову и все тело. В общем-то, он был не очень грязен, так как даже в джунглях часто мылся в ручье, хотя и без мыла.
Сполоснувшись, Ёсимура намотал вокруг бедер фундоси [7]. Оно было очень грязное, но не мог же он устроить здесь стирку! Пришлось смириться. Однако охранник громко окликнул его и жестом приказал снять фундоси.
— Что делать? Он и фундоси велит скинуть. — Ёсимура повернул мучительно исказившееся лицо к Такано и Тадзаки. Но те молчали. Тогда Ёсимура снял с себя фундоси и натянул австралийские солдатские трусы. Он выбрал самые маленькие, но и они оказались ему длинны, и он решительно подвернул их на поясе.
Затем он натянул носки цвета травы и надел ботинки. Ботинки были ему впору, но казались неудобными, так как были на шнурках, к которым Ёсимура не привык.
Наконец Ёсимура опустился на раскладушку. Ощущение напряжения, которое он испытывал до сих пор, спало — тело вдруг отяжелело, и он лег, ожидая, пока Такано и Тадзаки не вымоются и не переоденутся.
Парусиновая раскладушка мягко просела под его тяжестью; казалось, он опускается в пропасть. Он чувствовал необходимость как-то сосредоточиться, обдумать будущее, но мысли были бессвязными, хотя он чувствовал какую-то легкость. События дня проплывали одно за другим и как бы наслаивались одно на другое.
Переменив одежду, Такано и Тадзаки совершенно преобразились. Австралийская форма забавно топорщилась на них, но они мрачно, без улыбки оглядели друг друга. Одежда была не новой, но чистой, выстиранной и опрятной. Однако для чего их переодели? Выдать пленным свою военную форму, не допросив, — в японской армии такое было бы совершенно немыслимо.
Снова пришли двое солдат. На этот раз они принесли канистру с бензином. Войдя за ограждение, они сразу же заметили, что Такано надел свои ботинки, и приказали сменить их. Затем они взяли ботинки Такано, подхватили одежду, сложенную у палатки, и понесли ее за ограду. Они несли ее не в руках, а на конце палки. По дороге чье-то фундоси упало и длинной лентой растянулось по земле. Солдат поддел его палкой.
Они не могли смотреть на манипуляции солдата без чувства унижения и какой-то безотчетной враждебности.
А солдаты облили одежду бензином, чиркнули спичкой и подожгли ее. Трое пленных хмуро следили за тем, как огонь пожирает их вещи. От костра шел тошнотворный запах. Острое чувство жалости к себе, печаль и вместе с тем ощущение освобождения охватили Ёсимуру. Он словно избавился от какой-то тяжести.
Тряпье, как видно, горело плохо. Солдаты усердно ворошили груду одежды палками и подливали бензин, и все это они делали с видом деловитым и бесстрастным. «Значит, им часто приходится выполнять такие поручения, — подумал Ёсимура. — Тогда где же все те пленные, чью одежду они сжигали? Может быть, их отправили в Австралию, как писали в листовках?»
— Господин фельдфебель! — обратился Ёсимура к Такано, когда костер догорел. — Раз они выдали нам эту форму, наверно, ничего плохого не сделают? Как вы думаете?
— Почему? — спросил Тадзаки.
— А зачем менять одежду пленным, если их собираются пытать или убивать.
— Гм… — задумался Тадзаки. — Может, ты и прав.
Такано молчал. С самого утра, с тех пор как их схватили, он не проронил ни слова и почти не реагировал на то, что происходило вокруг. Такано был не из тех, кто теряется в новой обстановке, напротив, в любых условиях он сохранял твердость и решительность — за это качество его уважали и низшие чины и офицеры. Однако теперь он как-то сник.
— Значит, что же, увезут куда-нибудь и заставят работать? — продолжал Тадзаки.
— Наверно, так и будет. Недаром же они пишут об этом в листовках, — сказал Ёсимура.
— Стало быть, в Австралию увезут?
— Ну да. Отправят в Австралию, и будем там вкалывать на фермах.
— И как ты на это смотришь?
— А что я могу сделать? Теперь уж ничего не изменишь.
Приближался полдень. На кухне началась суета. Видно было, как за проволочной сетчатой дверью струится пар, слышались голоса и звяканье посуды. В воздухе стоял запах вареных овощей.
К кухне со всех сторон шли солдаты, они несли алюминиевые судки, похожие на коробки для завтрака — «бэнто-бако». Позвякивая судками, солдаты выстроились в очередь вокруг кухни. Получив обед, они уходили в столовую.
— А нам-то дадут пожрать? — спросил Тадзаки, с любопытством наблюдавший эту картину.
— Может быть, и дадут, — ответил Ёсимура.
— Наверно, когда эти кончат есть.
— Угу. Впрочем, если и дадут, то остатки, конечно.
— А черт с ними! Лишь бы досыта! Я вот сегодня утром за цикадами ходил — ни одной не поймал.
— А вдруг их еда нам не годится. Вдруг нас понос прохватит?
— Кажется, картошкой пахнет? — Тадзаки повел носом.
— И молоком, — сказал Ёсимура.
В это время один из охранников окликнул пленных в соседней палатке. Качаясь от слабости, двое японцев поплелись к выходу. Их палатка была ближе к воротам, чем та, в которой находились Ёсимура, Такано и Тадзаки. Они шли медленно, еле волоча дрожащие ноги в огромных ботинках. Редкие, как младенческий пух, тусклые волосы свидетельствовали о тяжелой дистрофии.
Охранник открыл ворота раньше, чем они добрались до них. Другой охранник принес с кухни судки и вручил пленным.
— Ага! Жратву дают! — радостно воскликнул Тадзаки. И пока они молча смотрели, как их соседи получают еду, появились двое солдат, которые занимались их одеждой, с такими же судками в руках.
Они молча вошли за ограждение, держа в одной руке похожие на «бэнто-бако» судки, а в другой — эмалированные кружки. Поставили судки на полотняные раскладушки, торжественно произнесли: «Намба ван» — и кивком велели есть.
