Кубо и Исида сразу поняли, что это значит — раскидать пленных небольшими группами среди стотысячной армии, где, очевидно, будет строго соблюдаться устав. Нельзя же было всерьез поверить в то, что здесь, на острове, где была размещена такая большая воинская группировка, не нашлось казарм, чтобы поселить пятьсот пленных вместе. Значит, их размещают здесь вовсе не для того, чтобы они дожидались транспортного судна. Уж не состоялась ли здесь та самая окончательная передача их японской армии? И не подлежат ли они теперь репатриации на тех же основаниях, что и «потсдамские пленные»?
В этом распределении по пятьдесят человек ясно угадывалось желание рассредоточить пленных с острова Б. по разным частям, пресечь их влияние на остальных солдат. Можно, конечно, представить себе, как будут издеваться над ними в этих дивизиях! Страх охватил пленных, отчаяние наполнило их души — словно их уже вели к месту казни.
Когда группа в пятьдесят два человека, ядром которой стали Такано, Кубо и Ёсимура, прибыла на трех грузовиках в расположение N-ской дивизии, было уже больше десяти часов вечера.
В темноте совершенно ничего невозможно было разобрать. По дороге они попали под сильный ливень и промокли до нитки. Им отвели длинный барак, крыша и стены которого были сплетены из листьев кокосовой пальмы. Крыша, видимо, протекала, на земляном полу стояли лужи. Шлепая по воде, они молча разложили раскладушки и, сдвинув их потеснее, улеглись спать.
Проснувшись на следующее утро, они обнаружили, что их барак стоит на отшибе, за воротами лагеря дивизии, метрах в ста от них. Рядом установлен небольшой пост австралийской армии для наблюдения за входом.
Место расположения дивизии не было огорожено, по обеим сторонам дороги, идущей от ворот, тянулись бесконечные ряды казарм, а кругом, насколько хватал глаз, простиралась плантация кокосовых пальм. Эта плантация прежде, несомненно, принадлежала австралийцу. Казалось, казармы, крытые большими иссиня-зелеными листьями, по-пластунски ползут по земле в тени посаженных в строгом порядке — на расстоянии десяти метров одна от другой — пальм.
В то утро пленные проснулись от пения трубы, оно доносилось со стороны казарм — играли побудку. Звук трубы вдруг остро напомнил им ненавистные армейские будни, казалось забытые навсегда. Живо припомнилось, как по этому сигналу солдаты разом вскакивали, будто механические куклы, под резкие окрики командиров подразделений и дежурных унтер-офицеров поспешно убирали постели, а потом, грохоча сапогами, бежали на поверку.
Снаружи послышались голоса, выкрикивающие команду, — видимо, и тут началась поверка.
— Эй! Потише! Никак «памятку солдату» читают, — сказал кто-то. Все прислушались и отчетливо услышали монотонные голоса, казалось хором бубнившие молитву.
— М-да… И верно, «Пять пунктов» твердят. Ну и дела! Неужели и нас туда загонят?
— Ба! Опять что-то забормотали. Никак «Долгие лета императору»?
— Точно!
— Отсиделись тут, в Рабауле, и войны по-настоящему не видели. Видно, не верят всерьез, что война проиграна.
Накануне вечером поручик Накадзима проводил пленных в барак и ушел, оставив их одних, так что пока они вольны были делать все, что заблагорассудится. Прежде всего они натянули между пальмами веревки и развесили для просушки промокшую вечером одежду, затем вытащили остатки пайка, полученного в Лаэ, позавтракали и, сбив несколько кокосовых орехов с пальм, напились сока. А после завтрака слонялись вокруг барака или болтали с австралийскими охранниками (они, сменяя друг друга, по очереди отдыхали в стоявшем поодаль домике).
Пленные были очень удивлены, увидев, как солдаты их дивизии направились на работу. За большими воротами, на которых было выведено: N-ская дивизия N-ского района, располагался караульный пост части, и, проходя мимо него, солдаты торжественно печатали шаг, а если группой командовал офицер, старший в карауле громко кричал: «Смирно!», и караульные вытягивались по струнке.
Выйдя за ворота, пленные проходили мимо солдата-австралийца в маленькой будке, и командир показывал ему какой-то белый листок (видимо, пропуск).
Японские солдаты были одеты в свою обычную военную форму, только что не было у них винтовок и мечей. Те, что отправлялись на работу, несли лопаты, мотыги и плетеные корзины. Некоторые уезжали на грузовиках — видимо, в расположение австралийских частей.
Пленные с острова Б. внимательно наблюдали за лицами японских солдат, пытаясь понять, как они к ним относятся, но те даже не глядели в их сторону, хотя не заметить новичков они не могли. Развесив промокшую накануне вечером красную одежду вокруг барака, стоявшего тут же у дороги, пленные, которых не стали стричь наголо, свободно разгуливали меж пальм — большинство в одних трусах и майках. Казалось бы, удивительное это зрелище не могло не привлечь внимания солдат.
Однако в их глазах не было и тени удивления. Словно сговорившись, солдаты смотрели на них так, будто не видели их, они шагали в колонне по четыре или в шеренге по двое, и ни один ни разу не повернул голову в их сторону. Вновь прибывшим это казалось неестественным. Может быть, они щадят их и поэтому стараются не смотреть сюда? Кому приятно видеть пленных собратьев? А может быть, им приказали не смотреть на них? Как бы там ни было, солдаты делали это совершенно сознательно.
— Вот отойдут подальше метров на сто и начнут болтать, что мы, мол, люди без чести и совести.
— Не все болтать будут. Кое-кто и промолчит. Солдаты разные попадаются.
— Не скажи! Пленных никто никогда не считает за людей.
— Во время войны, может быть, и так, но теперь, когда Япония проиграла войну и армии уже нет, какое это имеет значение…
— А ты взгляни на их лица, когда они мимо австралийских солдат проходят. Злые все как один. Недовольны, что у них оружие отобрали. Хвастались же, что японская армия и десять лет продержится!
Пленные с беспокойством ждали дальнейших указаний. Что-то теперь будет с ними? Однако в тот день никаких приказов не последовало. Обед и ужин на пятьдесят два человека им принесли из лагеря солдаты. Значит, там знали, что их пайки кончились утром. Обычно в таких случаях пленным полагается ходить за довольствием в часть самим, но сейчас то ли оттого, что солдаты считали позором, если через их «священные» ворота пройдут красные фуфайки, то ли считая, что пленные не пожелают прийти к ним, солдаты принесли еду сами.
Они молча поставили миски и бак с едой на грубый деревянный стол перед бараком.
— Миски оставьте у себя. Бак заберем, когда принесем ужин. Вымойте все к тому времени.
Все это было сказано сухо, так, словно солдаты ни к кому конкретно не обращались.
— Вы из какой части? — прокричал им вслед Исида.
— Из N-ской дивизии, — ответил отставший солдат и поспешил за остальными.
— А когда вас предполагают репатриировать? — снова крикнул ему вдогонку Исида.
— Не знаем. — Солдат бегом припустил за своими.
— М-да… — прошептал Исида, провожая их взглядом.
— Обращеньице… Словно с преступниками. А, Исида-сан? — заметил Ёсимура. — А рожи! Будто у охранников, что носят еду в карцер. Вот гады!
— М-да, что-то я ничего не понимаю, — кивнул Исида.
— Похоже, нам придется несладко.
Вечером те же солдаты доставили ужин. Лица у них были такие же угрюмые. Пленным даже есть расхотелось.
Обед состоял из риса и кислого бобового супа, в котором плавали баклажаны, на ужин принесли вареную тыкву. По сравнению с прежним лагерем, где давали крольчатину и рыбные консервы, еда была скудной, однако не хуже, чем во время высадки на остров Б.
Так они провели второй день. Три раза приходили солдаты, приносили еду, представители командования дивизии больше не появлялись. Может быть, пленных оставят здесь, в этом бараке? Это было бы прекрасно, так как означало бы, что они не переданы японской армии, а просто останутся ждать здесь прибытия транспорта. Эта надежда окрылила их.
Некоторые даже решили, что их распределили по пятьдесят человек в разные части просто потому,
