был включен в розетку? Кто это сделал и когда? Я даже поднесла вилку к розетке, чтобы проверить поведение чайника, не мог ли он самостоятельно включиться… Но нет! Чайник или, вернее, вилка сама не включалась в розетку. В чем же дело?
В полном смятении я вернулась в свою комнату, не решаясь будить ночную дежурную. Я только отодвинула чайник от розетки и все оставила так, как было, не вытерла стол и пол, чтобы дежурная могла сама все видеть.
В 9 часов утра пришли педагоги и дневные воспитательницы. Вскоре одна учительница подошла ко мне и начала делать строгий выговор за то, что будто бы я с вечера включила чайник и оставила его навею ночь, — так педагогов информировала ночная дежурная.
Я была потрясена этой явной клеветой. Я никогда не боялась сознаться в своих ошибках или каких- либо проступках. С волнением я объяснила учительнице, что сама в 5 часов утра обнаружила включенный в розетку чайник, в котором уже почти выкипела вода. Учительница заколебалась, не зная, кому же верить, так как ночная дежурная настойчиво доказывала, что чайник включила я.
Но в конце концов педагоги все-таки поверили мне: они хорошо знали, что я во всем плохом сознавалась, не сваливая вину даже на кошку. Они пришли к предположению, что ночная дежурная для себя хотела вскипятить чай, но случайно уснула, а потом побоялась сознаться в своей провинности, весьма чреватой серьезными последствиями.
Предложение педагогов было вполне правдоподобно, тем более что эта воспитательница была пожилая женщина, больная и дежурила только ночью, так как днем, когда нужно было много двигаться с ребятами, она не могла работать. Однако я не понимала, как же можно на учеников свалить такую серьезную провинность?! Правда, я заметила, что педагоги верят мне больше, чем воспитательнице, тем не менее я долго не могла успокоиться. Мое уважение к этой воспитательнице значительно поколебалось, я впервые так чувствительно, так сознательно столкнулась с тем, что взрослые могут сваливать свою вину на детей. А ведь она, эта воспитательница, могла обвинить не только меня как более старшую ученицу, но и других, младших, таких, которые еще не могли подобно мне доказать свою невиновность. И действительно, через некоторое время произошел другой случай, который подтвердил это.
В один из выходных дней мы все (ученики) принимали ванну. Поздно вечером я зашла в ванную комнату и столкнулась с нашей младшей ученицей В., которая уже совершенно разделась и собиралась садиться в ванну. Воспитательницы не было возле В., поэтому я остановила девочку и опустила свою руку, чтобы проверить, если ли вода в ванне. Но в ту же секунду я с ужасом отдернула руку: ванна была почти до края полна очень горячей водой, а кран еще был открыт и вода лилась сильной струей. Я закрыла кран, оттащила девочку от ванны и не знала, что же дальше делать. Я только одно ясно поняла, что пришла хотя и случайно, но очень своевременно, ибо маленькая девочка, оставшись одна, могла бы попытаться сесть в ванну, переполненную горячей водой.
Я пошла искать дежурную воспитательницу и нашла ее в детской спальне на кровати, она уже спала. Я разбудила ее и начала объяснять случившееся. К моему огорчению, воспитательница, как и в предыдущем случае с чайником, не созналась, что сама виновна, а попыталась обвинить В., которая будто без ее разрешения пошла в ванную комнату, открыла кран, налила горячей воды и хотела купаться.
Я снова была глубоко поражена такой очевидной ложью и несправедливым отношением к детям со стороны этой старой женщины. Жалко было и девочку, на которую так безжалостно и бесчестно наговаривала взрослая женщина, пользуясь тем, что слепоглухонемая девочка не может оправдаться. Когда обо всем узнали педагоги, они, так же как и я, поняли, что воспитательница говорила неправду.
Были и другие случаи, когда эта же воспитательница нередко пользовалась тем, что можно обвинить меня или других детей, если она сама плохо выполняла свои обязанности. Я волновалась, возмущалась и не понимала, почему некоторые взрослые так боятся сознаться в своих проступках, тогда как я и другие дети всегда говорили педагогам правду, даже в тех случаях, когда сами Понимали, что поступали нехорошо и что нам могут сделать замечание.
Я не буду приводить здесь множество других аналогичных фактов. Я лишь коротко в заключение скажу, исходя из своих воспоминаний, что в детстве я никогда не стремилась серьезно обмарать кого бы то ни было или сваливать свою вину на других. Поэтому я всегда очень обижалась, если меня обманывали, особенно если это делали взрослые люди. Я обижалась и на свою мать, когда замечала (или мне казалось, что замечаю), что она меня обманывает по каким-то причинам, которых я не могла понять. В таких случаях я иногда весьма бурно выражала свое возмущение, полагая, что мать ничего не заметит, если я в слабой форме буду реагировать на то, что меня волнует.
Выражала я свое возмущение не всегда одинаково, а в зависимости от обстоятельств и обстановки, в которой находилась. Так, например, если это случалось дома и перед едой или во время еды, отказывалась есть (между прочим, это был мой любимый протест в тех случаях, когда я бывала чем-либо недовольна или обеспокоена). Если меня расстраивали вечером, я отказывалась ложиться спать и садилась куда-нибудь в угол. Если мы с матерью шли к кому-нибудь и мне вдруг казалось, что меня в чем-то обманули, я садилась на дорогу и отказывалась идти дальше. А если при этом я имела в кармане или в носовом платочке семечки, я разбрасывала их по дороге, чтобы более наглядно объяснить матери, что я хочу знать правду.
Конечно, не всегда я бывала права, когда думала, что меня умышленно обманывают. Нередко мне это только казалось вследствие неправильного понимания окружавшей меня среды и жизни людей.
Формирование пониманий о выполнении своего долга, обязательств, обещаний
В детстве (да и всегда) я очень не любила обращаться с какими-либо просьбами к другим, ждать помощи в чем бы то ни было от других. Мне нравилось быть самостоятельной в том, что мне доступно, что мне по силам, а иногда и не по силам. Но зато я очень любила, когда ко мне другие обращались с просьбой или взрослые давали какое-либо поручение. И чем труднее было выполнять просьбы и поручения, тем интереснее казались они мне, тем больше и настойчивее я стремилась выполнять их.
Окружавшие меня близкие мне люди знали, как я люблю выполнять поручения, и поощряли во мне это желание. Конечно, в детстве это бывали весьма примитивные просьбы и поручения. Так, например, бывало, посылали меня позвать кого-нибудь, принести или отнести что-нибудь, открыть в вестибюле дверь, если кто-нибудь звонил, вымыть чью-нибудь чашку, одолжить что-нибудь. Не только охотно, но даже с большим чувством морального удовлетворения я все это делала, а когда меня благодарили, я одновременно и смущалась и радовалась, радовалась потому, что воображала, будто взрослые очень нуждались в моей услуге или помощи. Так постепенно я приучалась точно, своевременно и с готовностью выполнять поручения и взятые на себя обязательства. Но бывали случаи, когда мои слышащие подруги, будучи даже немного старше меня и сильнее физически, но более ленивые, злоупотребляли моей готовностью выполнять их просьбы, а педагоги, замечая, что подруги «эксплуатируют» меня, запрещали мне выполнять поручения подруг. Иногда это приводило к конфликтам между мной и педагогами.
Я припоминаю несколько случаев.
Одна моя подруга, ученица школы слепых, зная, что я люблю стирать и гладить, попросила меня кое-что постирать ей. Все вещи, которые она мне дала, я понесла к нам в клинику и устроила стирку в ванной комнате. Но одна учительница увидела, что я принесла чужие вещи, не позволила мне стирать и велела нести вещи обратно хозяйке. Я отказывалась выполнить справедливое указание учительницы, справедливое потому, что девочка была и старше, и здоровее меня. Но так как я не слушалась, то у меня отобрали таз и закрыли горячую воду. Я очень возмущать, даже заплакала, ибо мне стыдно было возвратить девочке не выстиранные вещи. И я их выстирала, частично под краном, частично наливая воду в ванну. Я только не смогла высушить и погладить вещи, ибо это мне категорически запретили.
В другой раз та же девочка обратилась ко мне с просьбой пошить за нее сорочку, которую она должна была приготовить для выставки по заданию учительницы из «трудового класса», в этот класс я тоже ходила заниматься. Сорочку необходимо было пошить быстро, но девочке не хотелось брать эту работу на дом, т.е. в спальню.
Я весьма прилично умела шить руками, поэтому девочка попросила меня выполнить эту работу за
